Вообще чужая ирония никогда не уязвляла его. Он,
например, не только не обижался на тех, кто высмеивал
его «декадентщину», но часто и сам как бы присоединял
ся к смеющимся. Помню, как смешили его пародии
Измайлова и даже грубияна Буренина, беспардонно глу
мившихся над теми из его стихотворений, которые носи
ли отпечаток высоких и мучительных чувств.
В последнее время он очень тяготился заседаниями,
так как те, с кем он заседал (особенно двое из них),
возбуждали в нем чувство вражды. Началось это с весны
1920 года, когда он редактировал сочинения Лермонтова.
Он исполнил эту работу по-своему и написал такое
предисловие, какое мог написать только Блок.
Помню, он был очень доволен, что привелось порабо
тать над любимым поэтом, и вдруг ему сказали на одном
заседании, что его предисловие не годится, что в Лермон
тове важно не то, что он видел какие-то сны, а то, что он
был «деятель прогресса», «большая культурная сила»,
242
и предложили написать по-другому, в более популярном,
«культурно-просветительном» тоне.
Блок не сказал ничего, но я видел, что он оскорблен.
Чем больше Блоку доказывали, что надо писать иначе
(«дело не в том, что Лермонтов видел сны, а в том, что
он написал «На смерть Пушкина»), тем грустнее, над
меннее, замкнутее становилось его лицо.
С тех пор и началось его отчуждение от тех, с кем
он был принужден заседать. Это отчуждение с каждой не
делей росло. Он отстранился от всякого участия в нашей
работе, только заседал и молчал.
Чаще всего Блок говорил с Гумилевым. У обоих поэ
тов шел нескончаемый спор о поэзии. Гумилев со своим
обычным бесстрашием нападал на символизм Блока:
— Символисты — просто аферисты. Взяли гирю,
написали на ней: десять пудов, но выдолбили середину,
швыряют гирю и так и сяк, а она — пустая.
Блок однотонно отвечал:
— Но ведь это делают все последователи и подража
тели — во всяком течении. Символизм здесь ни при чем.
Вообще же то, что вы говорите, для меня не русское. Это
можно очень хорошо сказать по-французски...
Их откровенные споры завершились статьею Блока
об акмеизме, где было сказано много язвительного о
теориях Н. Гумилева. Статья была предназначена для
затеваемой нами «Литературной газеты». Но статье не
суждено было увидеть свет, так как «Литературная газе
та» не вышла 23.
Спорщики не докончили спора...
Помню также разговоры Александра Александровича
и с другим нашим товарищем по работе — замечатель
ным востоковедом, академиком Игнатием Юлиановичем
Крачковским, человеком колоссальной учености, очень
замкнутым, обаятельно скромным. Блок много расспра
шивал его о египтянах — для своей исторической карти
ны «Рамзес». Особенно запомнился мне один из их раз
говоров весною двадцатого года, когда вдруг обнаружи
лось, что два профессора, которые всю зиму работали с
нами, тайно покинули Питер, ушли в эмиграцию и (по
слухам, почти достоверным) стали в эмигрантских газет
ных листках клеветать на оставшихся.
И Блок и Крачковский говорили о них не то чтобы со
злобой, но с брезгливостью. Мне и в голову не приходило,
243
что уравновешенный, тихий Крачковский может так го
рячо волноваться.
Позже, в 1921 году, Блок затвердил наизусть стихо
творение Анны Ахматовой, где выражено такое же осуж
дение ушедшим:
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда...
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Он прочитал это стихотворение мне и ныне здрав
ствующему С. М. Алянскому и сказал:
— Ахматова права. Это недостойная речь. Убежать от
русской революции — позор.
Когда весной 1921 года возникла мысль об издании
«Литературной газеты», Блок написал небольшую статью
об эмигрантской печати и предложил мне, как одному из
редакторов, поместить ее в газете без подписи, в каче
стве редакционной статьи 24.
Вот эта статья (цитирую по рукописи) :
«Зарубежная русская печать разрастается. Следует
отметить значительное изменение ее тона по отношению
к России и к литературным собратьям, которые предпоч
ли остаться у себя на родине. Впрочем, это естественно.
Первые бежавшие за границу были из тех, кто совсем не
вынес ударов исторического молота; когда им удалось
ускользнуть (удалось ли еще? Не настигнет ли их и там