история? Ведь спрятаться от нее невозможно), они унес
ли с собой самые сливки первого озлобления; они стали
визгливо лаять, как мелкие шавки из-за забора; разно
сить вместе с обрывками правды самые грязные сплетни
и небылицы. Теперь голоса этих господ и госпож Даман-
ских всякого рода замолкают; разумеется, отдельные
сплетники еще не унимаются, но их болтовня — обыкно
венный уличный шум; появляется все больше настоящих
литературных органов, сотрудникам которых понятно, что
с Россией и со всем миром случилось нечто гораздо более
важное и значительное, чем то, что г-жам Даманским
приходилось читать лекции проституткам, есть капусту
и т. и. 25. Русские за рубежом понимают все яснее, что
244
одним «скверным анекдотом» ничего не объяснишь, что»
жалобы, вздохи и подвизгивания ничему не помогут...
«Литературная газета» намерена в будущем, по море воз
можности, освещать этот перелом, наступивший в области
русской мысли. Она радуется тому, что в Европе раздались
наконец настоящие русские голоса, что с людьми можно
наконец спорить или соглашаться серьезно. Возражать вся
кой литературной швали, на которой налипла, кроме всех
природных пошлостей, еще и пошлость обывательской
эмигрантщины, у нас никогда не было потребности, но
разговаривать свободно, насколько мы сможем, с людьми,
говорящими по-человечески, мы хотим...»
Я забыл сказать, что в последние годы жизни — с
1919 года — Блок был одним из директоров петроград
ского Большого театра, председателем его управления.
Всей душой он прилепился к театру, радостно работал
для него: объяснял исполнителям их роли, истолковывал
готовящиеся к постановке пьесы, произносил вступитель
ные речи перед началом спектаклей, неизменно возвышал
и облагораживал работу актеров, призывал их не тратить
себя на неврастенические «искания» и дешевые «новше
ства», а учиться у Шекспира и Шиллера.
«В сладострастии « и с к а н и й » , — говорил он им в, одной
из своих речей (5 мая 1920 г о д а ) , — нельзя не устать;
горный воздух, напротив, сберегает силы. Дышите же,
дышите им, пока можно; в нем — наша защита... Вы
вашим скромным служением великому бережете это ве
ликое; вы, как ни страшно это сказать, вашей самоотвер
женной работой спасаете то немногое, что должно быть
и будет спасено в человеческой культуре».
Актеры любили своего вдохновителя. «Блок — наша
с о в е с т ь » , — говорил мне режиссер А. Н. Лаврентьев. «Мы
чтили его по третьей з а п о в е д и » , — сказал знаменитый
артист Н. Ф. Монахов. Блок чувствовал, что эта любовь
непритворная, и предпочитал среду актеров литературной
среде. Особенно любил он Монахова. «Это великий ху
д о ж н и к , — сказал он мне во время поездки в Москву (в
устах Блока то была величайшая похвала, какую может
воздать человек ч е л о в е к у ) . — Монахов — железная воля.
Монахов — это — вот» (и он показал крепко сжатый
кулак). Я помню его тихое восхищение игрою Монахова
в «Царевиче Алексее» и в «Слуге двух господ». Мы си
дели в его директорской ложе, и он простодушно огля
дывался: нравится ли и нам? понимаем ли? — и, видя,
245
что мы тоже в восторге, успокоенно и даже благодарно
кивал нам. Успехи актеров он принимал очень близко к
сердцу и так радовался, когда им аплодировали, словно
аплодируют ему.
6
Тогда об этом никто не догадывался, да и мне это
было в те годы н е я с н о , — но теперь, когда его жизнь ото
двинулась в далекое прошлое, я, вспоминая многие по
дробности тогдашних наших встреч и бесед, прихожу
к убеждению, что с самого начала 1920 года его
силы стал подтачивать какой-то загадочный, неизлечи
мый недуг, который и свел его так скоро в могилу. Мы
видели его глубокую скорбь и не понимали, что это
скорбь умирающего. Когда в последний раз он был в
Москве и выступил в Доме печати с циклом своих стихов,
на подмостки взошел вслед за ним какой-то ожесточен
ный «вития» и стал доказывать собравшейся публике,
что Блок, как поэт, уже умер 26.
— Я вас спрашиваю, где здесь динамика? Это стихи
мертвеца, и написал их мертвец.
Блок наклонился ко мне и сказал:
— Это правда.
И хотя я не видел его, я всею спиною почувствовал,
что он улыбается.
— Он говорит правду: я умер.
Тогда я возражал ему, но теперь вижу, что все эти по
следние годы, когда я встречался с ним особенно часто и
наблюдал его изо дня в день, были годами его умирания.