услышать его живой голос, обращенный к поколению
революции. Увы, так это и было. Возможно, что такое
же чувство владело и самим поэтом. После длительного,
содержательного выступления Чуковского, охватившего
все периоды литературной работы Блока, Александр
Александрович заметил как бы вскользь, ни к кому не
обращаясь:
— Как странно мне все это слышать... Неужели все
это было, и именно со мной?
Антракт, предшествующий выступлению самого
Блока, томительно затянулся. Чтобы несколько отвлечь
Александра Александровича от внезапно овладевшей им
мрачной задумчивости, друзья привели к нему известного
в городе фотографа-портретиста М. С. Наппельбаума. Он
должен был сделать снимок. Блок протестовал, но слабо
и нерешительно.
— Может быть, это и в самом деле н у ж н о , — недо
уменно говорил он о к р у ж а ю щ и м . — Но только не мне.
Я не люблю своего лица. Я хотел бы видеть его иным.
Портрет все же был сделан и скоро стал широким
достоянием всех друзей блоковской музы *. С него гля
дят прямо на зрителя светлые глаза, чуть подернутые
* Он приложен к однотомнику сочинений А. А. Блока под ре
дакцией В. Н. Орлова (Гослитиздат, 1936). ( Примеч. Вс. Рождест
венского. )
216
туманом усталости и грусти. Только где-то там, в глуби
не, светится ясная точка пытливого ума. Живое, но уже
отгорающее лицо! 12
Таким Блок и вышел на сцену. Читал он слабым,
тускловатым голосом и, казалось, без всякого воодушев
ления. Произносимые им слова падали мерно и тяжело.
В зале стояла напряженная тишина. Ее не нарушали и
аплодисменты. Они были не нужны. Каждое тихое слово
Блока отчетливо, веско доходило до самых дальних
рядов.
Блок остановился на мгновение, как бы что-то припо
миная. И в ту минуту, слышно для всего зала, долетел
до него с галерки чей-то юный, свежий голос:
— Александр Александрович, что-нибудь для нас!..
И хором поддержали его другие юные голоса.
Блок поднял лицо, впервые за весь вечер озарившееся
улыбкой. Он сделал несколько шагов к рампе и теперь
стоял на ярком свету. Он выпрямился, развернул плечи
и словно стал выше. Теперь это был уже совсем другой
человек. Голос его поднялся, и что-то упорное, даже
властное зазвенело в его глуховатом тембре. Он читал
«Скифы». Он читал, и за его плечами вставала герои
ческая молодая страна, напрягавшая силы в неслыханной
борьбе со всем миром капиталистического гнета и вековой
несправедливости, страна, посмевшая бросить в лицо
дряхлеющему Западу огненное слово своей юной, рожден
ной в боях правды:
Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы,
Попробуйте, сразитесь с нами!
В последний раз — опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз — на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
Зал театра гремел в рукоплесканиях. Блок стоял не
подвижно, почти сурово, и вся его поза выражала твер
дую решимость.
А рукоплескания все гремели. Зал поднялся, как
один человек. Блок тихо наклонил голову и медленно
ушел за кулисы. На вызовы он не появлялся.
Это было в последний раз, когда я его видел. Несколь
ко дней спустя он уехал с К. И. Чуковским в Москву для
217
дальнейших выступлений, но довольно скоро вернулся,
уже больным, и с тех пор не выходил из дому. Его му
чила тяжелая сердечная болезнь, которая и пресекла его
жизнь в августе 1921 года.
* * *
Однажды в ясный летний вечер я зашел на Смолен
ское кладбище. Мне хотелось отыскать могилу Блока *.
Найти ее удалось не без труда. Вся она заросла густой
сорной травой. На ее холмике лежали увядшие стебли
кем-то принесенных цветов.
Я присел на соседней плите. Тишина обступила меня.
Но в ней не было ничего, что говорило бы о разрушении,
о смерти. В ветках низко нависших берез неумолчно вози
лись птицы. Тусклое солнце медленно опускалось где-то
над Финским заливом. Вечерние мошки весело толклись
в его последних лучах. Тянуло сыроватым туманом с со
седнего луга. А над взморьем плыли облака, похожие на
сказочную лебединую стаю.
Белый, чуть покосившийся крест весь был исписан
именами посетителей и стихотворными строчками. Среди
них нашел я цитату из юношеских стихов Блока. Посте
пенно припоминая, я восстановил в памяти все это сти
хотворение. И когда мысленно поставил в нем вместо ро
мантического отвлеченного «ты» понятие «Родина», образ