Полонского, которое кончалось такими, вроде как бы
неумелыми стихами:
К сердцу приласкается,
Промелькнет и скроется.
Такая неудавшаяся рифма для моего детского слуха
еще более усиливала впечатление подлинности этих
стихов. Блок был удивлен и обрадован. Оказалось, что
и он помнит эти самые строки (ибо в детстве и он тоже
был читателем «Нивы») и что нам обоим необходимо
немедленно вспомнить остальные стихи, которые казались
нам в ту пору такими прекрасными, каким может казать
ся лишь то, что было читано в детстве. Он как будто впер
вые увидел меня, как будто только что со мною познако
мился, и долго стоял со мною невдалеке от аптеки, о ко
торой я сейчас вспоминал, а потом позвал меня к себе и
уже на пороге многозначительно сказал обо мне своей ма
тери, Александре Андреевне:
— Представь себе, любит Полонского!
* Привожу для примера одно, относящееся к октябрю 1907 года:
«Многоуважаемый Корней Иванович. Я почти до шести Вас ждал,
но к шести должен был непременно уехать. Если зайдете около
4 часа дня, почти всегда буду дома... В Выборг сейчас не могу —
завален д е л о м , — перевожу мистерию для Стар[инного] театра 2.
Ваш Ал. Блок». ( Примеч. К. И. Чуковского. )
8 А. Блок в восп. совр., т. 2 225
И видно было, что любовь к Полонскому является для
него как бы мерилом людей. Полонский, наравне с
Владимиром Соловьевым и Фетом, сыграл в свое время
немалую роль в формировании его творческой личности, и
Александр Александрович всегда относился к нему с
благодарным и почтительным чувством. Он достал из
своего монументального книжного шкафа все пять томи
ков Полонского в издании Маркса, но мы так и не нашли
этих строк 3. Его кабинет, который я видел еще на Лах-
тинской улице, всегда был для меня неожиданностью: то
был кабинет ученого. В кабинете преобладали иностран
ные и старинные книги; старые журналы, выходившие
лет двадцать назад, казались у него на полках новехонь
кими. Теперь мне бросились в глаза Шахматов, Веселов
ский, Потебня, и я впервые вспомнил, что Блок по своему
образованию филолог, что и дед и отец его были профес
сора и что отец его жены — Менделеев.
На столе у Блока был такой необыкновенный порядок,
что какая-нибудь замусоленная, клочковатая рукопись
была бы здесь совершенно немыслимой. Позднее я заме
тил, что все вещи его обихода никогда не располага
лись вокруг него беспорядочным ворохом, а, казалось, са
ми собою выстраивались по геометрически правильным
линиям.
Вообще комната на первых порах поразила меня кри
чащим несходством с ее обитателем. В комнате был уют
и покой устойчивой, размеренной, надолго загаданной
жизни, а он, проживающий в ней, казался воплощением
бездомности, неуюта, катастрофы и гибели.
Именно о катастрофе и гибели заговорил он в тот
памятный вечер, когда мы сидели за чаем в его малень
кой узкой столовой. Говорил он одушевленно, каким-то
задумчивым голосом, какого я у него никогда не слыхал,
мне хотелось отвечать ему с полною искренностью, но
тут присутствовала его мать Александра Андреевна, и это
очень стесняло меня, так как я чувствовал, что она отно
сится ко мне настороженно и что я как бы держу перед
нею экзамен. На этом экзамене я с первых же слов про
валился, заметив по какому-то поводу, что никогда не мог
полюбить Аполлона Григорьева, многословного, сумбур¬
ного критика, который, оказалось, в то время был Блоку
особенно дорог как «один из самых катастрофических и
неблагополучных писателей», о чем Александра Андреев-
226
на тут же сообщила мне именно в таких выражениях.
Блок подхватил ее мысль, и тогда я впервые увидел, как
велика была духовная связь между Блоком и его заме
чательной матерью. Они оба ценили Аполлона Григорье
ва именно за его неприкаянность — за гибельность его
биографии, и чувствовали в нем своего.
Самое слово гибель Блок произносил тогда очень под
черкнуто, в его разговорах оно было заметнее всех осталь
ных его слов, и наша беседа за чайным столом мало-по
малу свелась к этому предчувствию завтрашней гибели.
Было похоже, будто он внезапно узнал, что на всех, кто
окружает его, вскоре будет брошена бомба, тогда как эти
люди даже не подозревают о ней, по-прежнему веселят
ся, продают, покупают и лгут.
Он был тогда буквально одержим этой мыслью о на