Этим подарком, на одну четверть состоявшим из растений неизвестных дотоле видов, оба друга снискали горячее одобрение знаменитых парижских ботаников; Бонплану же, кроме слов благодарности, по императорскому декрету выдали компенсацию, сумма которой, правда, несмотря на ходатайство Гумбольдта, составила лишь половину запрошенной — той, которая обычно выплачивалась знаменитым путешественникам прежде, в виде годового пособия в 6 тысяч франков.
За годы работы в Париже судьба свела Гумбольдта со многими французскими и европейскими учеными. С Антуаном Лораном де Жюсьё, например, продолжавшим начатую его дядей Бернаром де Жюсьё систематизацию растений, и Рене-Луи Дефонтеном, получившим известность благодаря исследованиям в Тунисе и Алжире и работе «Flora atlantica», у Гумбольдта установились дружеские связи, выходившие далеко за пределы общности научных интересов. Сблизился Гумбольдт и со знаменитым профессором зоологии Жаном Батистом Ламарком, провозвестником учения о происхождении видов, утверждавшим, что животный мир под воздействием окружающей природы и образа жизни развился из незначительного числа простых древнейших форм. Заметим попутно, что тема эволюции в природе и вопрос о происхождении видов всегда живейшим образом интересовали Гумбольдта. Если позднее физиолог Эмиль Дюбуа-Реймон называл его «дарвинистом додарвиновской эпохи», «сторонником механистически понимаемой каузальности и эволюционистом», то это было верно лишь отчасти. По собственным наблюдениям, в Южной Америке Гумбольдт прекрасно знал, что борьба за существование определяет в природе многое. Но, как справедливо отмечает историк Вальтер Май [23], Гумбольдт был еще очень далек от того, чтобы, опираясь на «эту самую борьбу за существование, решать проблему происхождения видов; она, как ему казалось, годилась только для объяснения количества индивидов одной формы». Так, в «Картинах природы» Гумбольдт писал: «Можно объяснить, как на данной территории индивиды одного класса растений или животных взаимно ограничивают свою численность, как после борьбы и долгих колебаний в ту и другую сторону их соотношения, корректируемого потребностями питания и образом жизни, установилось состояние равновесия; однако причины, которые определили не количество индивидов одной формы, а разграничили сами формы в пространстве и придали им характерный и неповторимый облик, остаются сокрытыми от нас непроницаемой завесой тайны, ревниво прячущей от наших глаз все, что касается начала вещей и первого появления органической жизни». Если затронуть сферу личных взаимоотношений Гумбольдта и Дарвина, то стоит сказать, что Гумбольдту довелось однажды, спустя много лет, встретиться с Дарвином, правда, без особого удовольствия для последнего — Гумбольдт показался ему слишком многословным. Тем не менее между обоими существовала прочная духовная связь и даже взаимное влияние, несмотря на то что Дарвин на четыре десятилетия был моложе Гумбольдта. Дарвин старался внимательно следить за всеми публикациями немецкого ученого; на последнем году учебы в Кембриджском университете он взял на себя труд основательно проштудировать отчет Гумбольдта о латиноамериканской экспедиции, а во время своего кругосветного путешествия (1831–1836) снова и снова обращался к опыту, наблюдениям и выводам знаменитого немца, с чьим многотомным сочинением он не расставался и во время своего путешествия. «В своих путевых заметках, — пишет одна из исследовательниц гумбольдтовского наследия, Ильза Ян, — он отталкивался от живописных путевых зарисовок Гумбольдта, благотворное влияние которых Дарвин многократно отмечал в своих письмах и в своей автобиографии». Сразу после выхода в свет книги своих путевых заметок Чарлз Дарвин посылает один ее экземпляр Александру фон Гумбольдту. 18 сентября 1839 года Гумбольдт из королевского дворца Сан-Суси под Потсдамом шлет Дарвину в ответ длинное благодарственное письмо, а еще раньше заверяет секретаря Английского географического общества, что книга Дарвина — «одна из самых примечательных работ», что появились на свет за годы его, Гумбольдта, долгой жизни.
Но вернемся к парижским ученым. В эти месяцы Гумбольдт сблизился также с Этьеном Жоффруа де Сент-Илером, в пику Ламарку отстаивавшим «принцип типического единства в организации растений» и идею наличия некоего плана в природе, по которому идет все развитие растительного мира (в этот план не укладываются, по его мнению, лишь частности, а вся система растительных видов вполне ему соответствует). Тесные научные контакты установились у Гумбольдта и с другим непримиримым противником ламаркизма — Жоржем Кювье, сторонником идеи неизменности видов и теории катастроф. Если подлинно дружеских связей между ними и не возникло, то Гумбольдт не раз потом пользовался влиянием этого ученого и высокопоставленного чиновника (в 1802 году Кювье стал генеральным инспектором публичных учебных заведений, во время Реставрации был правительственным советником, а в 1830 году стал пэром Франции), стремясь помогать молодым и способным, но пока еще безвестным французским ученым. Взаимные симпатии, а позднее и дружба возникли у него с Жозефом Луи Гей-Люссаком, химиком и физиком, известным своими исследованиями свойств газов и особенностей расширения жидких тел. Гумбольдт восхищался молодым ученым, когда тот на воздушном шаре поднялся на головокружительную высоту, чтобы провести термометрические и магнитоэлектрические наблюдения.