Гарину нелегко было упросить Анну; наконец она согласилась.
– Жаль, что здесь нет близко русского священника! Он бы нас благословил, – проговорил князь Сергей.
– Нас, милый, Бог благословил!
– И как только окончится война, я прямо приеду к тебе, в Италию. Ты позволишь? – любовно поглядывая на свою больную невесту, спросил князь.
– Что спрашиваешь! Знаешь ли, милый, ведь до твоего приезда я чуть не умерла – так была я плоха. Но мысль, что ты приедешь, воскресила меня. Я стала поправляться.
– Ты выздоровеешь, Анна, я надеюсь.
– Если мне суждено быть твоею женою, то выздоровею!
Перед отъездом князь Сергей Гарин долго говорил с Гофманом; он просил старика как можно лучше беречь дочь, не жалеть денег для её излечения, употреблять все усилия к восстановлению её здоровья.
– Напрасно, князь, вы об этом просите: Анна мне дочь, и я её так глубоко люблю. Её смерть отнимет у меня всё. Но я надеюсь – Бог правосуден и не захочет лишить меня единственной отрады.
Сергей Гарин горячо простился со своею невестою и с её отцом. При расставании Анна не плакала – она надеялась на скорое с ним свидание.
– До свидания, Серёжа; я не говорю «прощай», надеюсь скоро с тобою свидеться… Я буду ждать тебя, милый, – говорила молодая девушка, обнимая своего жениха. – Буду считать дни и часы…
Жди, дорогая Анна, я скоро за тобой приеду… Увезу тебя, голубка, в Россию, обвенчаемся…
– О, если бы это так было!.. Быть твоей женой, ведь это такое счастие… Такое счастие…
– Мы оба будем счастливы, Анна. Нас ожидает большое счастие…
Князь Сергей Гарин уехал.
Анна стала быстро поправляться от тяжёлой болезни, и на ферме старого Гофмана потекла жизнь обычным чередом.
ГЛАВА XIX
Наполеон находился в замке Финкенштейн и задумчиво сидел у открытого окна. Несмотря на радостное известие о взятии Данцига, лицо его было пасмурно, и он бесцельно смотрел на расстилавшийся перед ним красивый ландшафт. Он отошёл от окна и позвал своего любимца Дюрока.
– Вы звали, государь? – спросил, подходя, Дюрок.
– Да, Дюрок, ты видишь, мне скучно.
– Вижу, ваше величество, и сердечно сожалею об этом.
– Ты догадываешься о причине моей скуки?
– Смерть маленького Наполеона так вас растрогала, государь!
За день перед этим Наполеон получил печальное известие о смерти восьмилетнего племянника, сына своего брата Людовика, которого он думал объявить наследником французской империи.
– Ты отчасти прав, Дюрок. Маленький Наполеон был моим любимцем, я привык считать его своим наследником – он был одной со мной крови. Я возлагал на него надежды. Безжалостная смерть унесла его.
– Ваше величество, вероятно, императрица Жозефина имеет более причин сожалеть о маленьком Наполеоне. Я думаю, государь, его смерть будет для неё очень печальным событием, потому что ваше величество теперь увидите необходимость иметь законного наследника. А императрица бездетна…
– Ты слишком проницателен, мой милый, – прерывая своего любимца, громко проговорил Наполеон.
– Государь, вся Франция любит и обожает императрицу. Все привыкли к её доброте и великодушию.
– О, я знаю, Дюрок, ты принадлежишь к приверженцам Жозефины! – воскликнул император. – Она хорошая, добрая, я это знаю, и если бы она дала мне наследника, я бы никогда, никогда с ней не расстался. Но сама судьба идёт против неё. Однако, милый Дюрок, оставим говорить про то, что будет; надо говорить о настоящем.
– Я слушаю, ваше величество!
– Знаешь ли ты, мне надоела война.
– Но, государь, вы ещё не докончили ваши победы.
– Ты прав, тысячу раз прав. У прусского короля осталась ещё одна крепость, которую надо непременно взять… Да, мы не окончили ещё наши победы, и наши храбрые солдаты, погребённые под снегом Эйлау, должны быть отомщены. Знаешь ли ты, Дюрок, чего я хочу? – быстро спросил у своего любимца Наполеон, смотря ему прямо в глаза.
– Нет, государь, – тихо ответил тот.
– Я… я хочу, чтобы солнце Аустерлица и Йены осветило скучные русские поля и равнины. Я хочу смирить Александра! Я покажу ему, что значит угрожать мне и со мной не соглашаться! Я уверен, что моё знамя будет развеваться над Московским Кремлём! Свет принадлежит мне! И горе тому, кто станет на моём пути. Как червяка, я раздавлю его! – хвастливо крикнул Наполеон и быстро зашагал по своему кабинету.
Вошёл первый министр императора – Талейран[64]. Когда-то был он католическим священником, потом сделался министром республики, а далее стал приближённым Наполеона.
– А, ты кстати, Талейран. Мы говорили с Дюроком про войну, – встретил его Наполеон.
– Вы хотите сказать, государь, про ваши победы?
Хитрый Талейран знал, что Наполеон любит лесть, и при всяком удобном случае старался превозносить его военный гений; он выставлял Наполеона каким-то полубогом.
– Талейран, ты мне льстишь! Но это в сторону. Слушай, я не хочу прекращать войну. Пруссия у моих ног. Одна только Россия не хочет передо мною смириться. Но я заставлю! Мои храбрые солдаты помогут мне. И Россия так же, как и Пруссия, будет у моих ног.
– В этом, государь, никто не сомневается. И тогда, ваше величество, будете победителем всей Европы, – сказал Талейран.
– А Англию я сотру с лица земли. И тогда, господа, вернёмся мы отдыхать в Париж, в эту всемирную столицу, увенчанные лаврами, – хвастливо проговорил Наполеон и, приказав подавать лошадей, поехал в. сопровождении Дюрока и Талейрана к своим солдатам.
ГЛАВА XX
На обоих берегах реки Алле, вблизи Гейльсберга, двадцать девятого мая 1807 года произошло сражение между русской армией и французской. В этом сражении беспримерной храбростью отличился Багратион; под ним была убита лошадь, пули и картечи дождём сыпались вокруг героя. Атакованный Мюратом с фронта и обходимый Сультом, князь Багратион принуждён был отступить. Французы быстро преследовали наших, но были остановлены батарейным огнём. Далее произошёл жестокий рукопашный бой; французы, несмотря на то, что ими руководил сам Наполеон, не выдержали и побежали назад и были атакованы с фронта князем Горчаковым и генералом Дохтуровым. Почти весь батальон наполеоновских гвардейцев был убит. Один из французских полков принуждён был уступить русским свой полковой орёл; много пленных французов было взято нашим войском. У Наполеона выбыло из строя тринадцать тысяч человек убитых и раненых; но не легко досталась нам победа под Гейльсбергом: раненых и убитых насчитывали до шести тысяч человек; в том числе был убит храбрый генерал Варнек и ранено несколько генералов.
В этом сражении участвовал и Пётр Петрович, а также и Надежда Андреевна Дурова; несмотря на «жестокое дело», они не были ранены. В атаке один кавалерист-француз подскакал к Дуровой и занёс над её головой свою тяжёлую саблю, но Зарницкий подоспел и убил из пистолета француза.
– Пётр Петрович, вы мой спаситель! Я обязана вам жизнью, – с чувством благодарности проговорила отважная женщина, крепко пожимая руку подполковника.
– Ну, вот ещё выдумали… На войне это не принимается в расчёт… Всякий на моём месте сделал бы то же самое.
– Я буду этот день помнить во всю мою жизнь.
– Что же, помните, ваше дело…
По окончании сражения Дурова зашла в барак Зарницкого, чтобы ещё раз благодарить его за спасение жизни; она застала Петра Петровича лежащим с длинным чубуком в руках; при входе Дуровой он быстро вскочил с кровати и стал оправлять свой мундир.
– Пётр Петрович, ваше обращение совсем переменилось. Вы стали меня чуждаться. А я хотела бы, чтобы вы, мой добрый, были со мной по-прежнему, – проговорила Дурова.
– Этого нельзя-с, – ответил ей Зарницкий. – Теперь смотрю я на вас как на женщину, – добавил он, подвигая Дуровой табуретку.
– Теперь разве я не могу считать вас за моего лучшего друга? Вы не хотите моей дружбы, Пётр Петрович?
– Я этого не говорю-с. Быть другом такой женщины, как вы, – большое счастие.
– Никак вы пустились в комплименты?
– Я отроду никому не говорил комплиментов.
64
Талейран-Перигор, Шарль – Морис (1754 – 1838) – князь, сначала католический священник, затем якобинец. При Наполеоне и после Реставрации долгие годы руководил французской внешней политикой.