На царском приёме впервые после восстания 1863-1864 гг. участвовали высшие гражданские чины и аристократы Царства Польского. Император, в присутствии цесаревича Александра Александровича, обращаясь к ним, сказал: «Я желал видеть вас, господа, чтобы поблагодарить за чувства, которые вы выразили мне при последних тяжких обстоятельствах. Хочу верить, что они искренни, и желаю, чтобы были разделены большинством ваших соотечественников, подданных моих в Царстве Польском. Чувства эти будут лучшим ручательством в том, что мы не подвергнемся уже тем испытаниям, через которые прошли в недавнее время. Я желаю, чтобы слова мои вы передали вашим заблужденным соотечественникам. Надеюсь, что вы будете содействовать к образумлению их. При сём случае не могу не припомнить те слова, поставляемые мне в укор, как бы оскорбление для Польши, которые я сказал в 1856 г. в Варшаве по прибытии туда в первый ещё раз императором. Я был встречен тогда с увлечением и в Лазенковском дворце говорил вашим соотечественникам. «Оставьте мечтания!» («Point de reveries!»). Если бы они последовали этому совету, то избавили бы ваше отечество от многих бедствий. Потому-то возвращаюсь к тем же прежним моим словам. Оставьте мечтания! Я люблю одинаково всех моих верных подданных: русских, поляков, финляндцев и других; они мне равно дороги; но никогда не допущу, чтобы дозволена была самая мысль о разъединении Царства Польского от России и самостоятельное без неё существование его. Оно создано русским императором и всем обязано России. Вот мой сын Александр, мой наследник. Он носит имя того императора, который некогда основал царство. Я надеюсь, что он будет достойно править своим наследием и что он не потерпит того, чего я не терпел. Ещё раз благодарю вас за чувства, которые вы изъявили при последнем печальном событии».
20 июля в Большой церкви и Георгиевском зале Зимнего дворца состоялось торжественное принесение присяги цесаревичем. Александр Александрович подробно описал этот день в своём дневнике. В первой половине дня он вместе с родителями и братом Владимиром побывал в Петропавловской крепости на могиле «милого Никсы». Затем, переодевшись в атаманский мундир, вместе с отцом обошёл войска. В час дня началась церемония. «… Все пошли с тётями и племянницами, — записал цесаревич. — Я шёл с т (етей) Соней. Мари и Ольга тоже были в русских платьях. Придя в церковь, начался молебен. Молитвы великолепные, я молился сколько мог, страшно было выходить посреди церкви, чтобы читать присягу. Я ничего не видел и ничего не слышал; прочёл, кажется, недурно, хотя немного скоро. Из церкви пошли тем же порядком в Георгиевскую залу, где папа, мама и все тёти стояли на троне и на ступеньках. Тут я прочёл военную присягу…» Приняв присягу под штандартом Атаманского своего имени полка, Александр преклонился перед императором, который заключил сына в свои объятия и поцеловал. Также изъявила свои чувства и императрица. Присутствовавший на этом церемониале министр внутренних дел П. А. Валуев заметил: «Обе присяги — церковно-гражданскую и военную — он (цесаревич) прочитал внятным и ровным голосом, но голос ещё не сложился… После присяги приём. Вел (икого) князя заставили сказать по нескольку слов всем членам Государственного совета и всем сенаторам. Вероятно, ещё и многим другим лицам военного звания. Тяжёлая задача без надлежащей подготовки. Особое впечатление произвела на меня императрица во время военной присяги. Она стояла одна перед троном лицом к нам. Государь сошёл и стал близ цесаревича. Императрица стояла неподвижно, не поднимая глаз и только как бы шатаясь от усилия выдержать до конца. На лице то глубокое выражение страдания или скорби, которое заключается в отсутствии всякой подвижности впечатлений. Душа обращена вовнутрь. Внешне безжизненна. Если бы я мог быть уверен, что при этом не было никакой aigreur (чувства досады), я пожелал бы преклониться перед ней, как пред иконой. В сильном и безмолвном страдании есть святость и повелительное обаяние». Сиятельный Петербург отметил этот день блестящей иллюминацией и народным гулянием. Как признался цесаревич, этот день для него был тяжёлым, словно камень свалился с плеч.
О состоявшемся событии Александр II известил своих подданных новым прочувствованным манифестом. Заметим, что император ещё до присяги назначил нового наследника атаманом всех казачьих войск, шефом л.-гв. Атаманского казачьего и 3-го Смоленского уланского полков и поселённого № 9 выборгского финского стрелкового батальона. Также царь зачислил его в л.-гв. гусарский полк, в л.-гв. кавказские эскадроны собственного Его Величества конвоя, в л.-гв. казачий уральский дивизион и в л.-гв. донскую казачью батарею. По принесении присяги цесаревич Александр Александрович зачислен в Гвардейский экипаж, во все полки и отдельные части гвардии, в которых сам государь состоял шефом и в которых новый наследник ещё не числился. Тогда же он был возведён в звание канцлера Александровского университета в Финляндии. Цесаревичу сохранён весь придворный штат усопшего брата в неизменном составе. Помимо графа С. Г. Строганова и генерала О. Б. Рихтера, к нему перешли Ф. А. Оом, И. К. Бабст, К. П. Победоносцев, князь В. П. Мещерский. Оба ординарца брата — П. А. Козлов и князь В. А. Барятинский — были назначены адъютантами к Александру Александровичу. Кроме этих «унаследованных» лиц вскоре ближе всех стал к цесаревичу флигель-адъютант граф И. И. Воронцов-Дашков, ничем не связанный с покойным братом. Попечителем к особе наследника назначили генерал-адъютанта Б. А. Перовского. С 1868 г. адъютантом его также стал граф С. Д. Шереметев.