На другой день, казалось, весь Рим потянулся вереницей к безлюдной несколько лет студии. В продолжении десяти дней оставалась она заполненной, точнее запруженной римлянами.
Некоторые просиживали перед картиной часами…»
Успех был необычайный. А. Иванову предлагали ехать с картиной в Париж и Лондон, показывать ее за деньги. Художник наотрез отказался.
— Пусть купят картину и сами везут, куда хотят, — говорил он, — это другое дело; тогда она уже не моя: пока она считается моей, я никуда ее не повезу-с!
Летняя поездка в Германию и Швейцарию, казалось, вовсе оживила А. Иванова. Он поправился, пополнел, даже платья стали узки ему.
В Вильдбаде, благодаря приглашению графа М. Ю. Виельгорского, художник удостоился чести встретить на крыльце у вдовствующей императрицы государя Александра Николаевича с супругой.
— Я надеюсь, что ваше положение улучшится, — сказал государь и пригласил А. Иванова на чай, где были тирольские певцы.
Вслед за тем произошло свидание с августейшим президентом Академии художеств великой княгинею Марией Николаевной.
Ласки после римского тюремного жительства были поразительны.
Все шло как нельзя лучше, покуда в Интерлакене совершенно непредвиденное обстоятельство не возмутило спокойствие духа художника. Случайная тошнота навела его на странные мысли.
В одну из вечерних прогулок Иванов отстал от общества и долго не показывался на дороге. П. М. Ковалевский, сопровождавший художника, вернулся к нему и нашел его бледного, встревоженного, прислонившегося спиною к большому камню. (За обедом он много ел земляники, простокваши, вперемежку со всякой всячиной.)
— Что с вами, Александр Андреевич? — спросил П. М. Ковалевский. — Вам нездоровится?
— О, ничего-с особенного — старый знакомый, — ответил художник как-то иронически.
— Какой старый знакомый?
— Яд-с… Оттого и тошнота, и все, что следует-с… Я к этому привык-с, — старый знакомый-с!
Сначала намеком, а потом уж и совсем определенно и подробно, он рассказал спутнику, как его, десять лет сряду, отравляют. В словах и голосе звучала самая твердая уверенность в этом.
— Да какая же польза и кому вас отравлять? — решился поласковей спросить П. М. Ковалевский у художника, думая, что он бредит. — Может быть, вы обременили желудок?
— Десять лет-с! Десять лет подряд-с, — твердил Иванов мрачно. — Я полагал, с Римом это кончится, — только нет-с, ошибся: и здесь доискались…
— Кто ж это доискивается? И за что отравляют вас, дорогой Александр Андреевич?
— Многие мне желают зла, весьма многие-с: Корнелиус, Овербек-с… очень много их, очень-с…
— Ну, положим, но ведь то в Риме, а здесь вас ведь не знают.
— Телеграф-с. На что же телеграф? Чрез него все узнают-с… Никуда не убежишь.
— Так на кого же, наконец, вы думаете: на меня, на другого, на третьего?
— На вас я не думаю-с. Но трактирщик… О, это преопасный человек! И блюда подает сам-с за столом… Нет-с, мне уж видно не жить…
— Хотите меняться кушаньями за столом? — предложил литератор. — Меня ведь не отравляют, — в этом вы можете быть уверены.
— К чему же, помилуйте-с!
«Однако, с этих пор, я ему постоянно передавал то тарелку, то чашку, соль, хлеб, сахар, и он поспешно брал, повторяя: „Помилуйте, к чему же это-с?“» — писал П. М. Ковалевский, воспоминаниями которого мы здесь воспользовались.
В Лондон к А. И. Герцену Иванов уехал опять похудевшим и осунувшимся.
Впрочем, в начале октября 1857 года, после поездки в Лондон, Манчестер и Париж, он вернулся в Рим «освеженным и помолодевшим», весь занятый мыслью привести все в порядок до приезда в Рим президента Академии художеств великой княгини Марии Николаевны.
Раза два в неделю, по свидетельству современника[181], Сергей Андреевич Иванов, одетый франтом, и Александр Андреевич в своей обыкновенной одежде отправлялись в театр со своими приятелями, под ручку с их женами и дочерьми. Александр Андреевич охотно водил дам в театр: он находил в этом своего рода поэзию. По временам, при удобных случаях он собирал к себе в квартиру всю свою женскую компанию и угощал ее обедами.
Однажды М. И. Железнов шутя сказал ему:
— Кажется, вы, Александр Андреевич, любите проводить время с прекрасным полом?
Иванов сначала улыбнулся, а потом очень серьезно отвечал:
— А как же-с? Без жены жить еще можно-с; а без женского общества никак нельзя-с!
Студия, однако, была для всех знакомых закрыта.
181
См.: