Подойдя, она строго спросила Антощенко:
— Ты чего хромаешь? Натертость, что ли?
— Да нет… — нехотя ответил Петр.
— Врешь! Профилактику против инфекции проделал? Нет? Снимай валенки.
— Да нема там ничого. Смотри ж ты, глазастая какая, приметила, що я шкандыбаю[21]. Ничого, Валюшечко, иди ты отсюдова, иди, дивчинка.
Валя рассердилась; круглые щеки ее вспыхнули румянцем.
— Ты мне, знаешь, голову не морочь! Наживешь гангрену — возись потом с тобой. Из строя выйдешь. Армия бойца потеряет через наши любезности. Не дозволю этого. Давай перевяжу. Видела, на левую припадал. — И, не дожидаясь согласия, стащила с ноги валенок.
Оторопевший Антощенко растерянно смотрел то на Валю, то на Матросова.
— Ох жулье, ох, пройдоха! — заворчала Валя, разглядывая рану. — Так и есть. Икроножное ранение. Да какой дурак тебе еще перевязку делал не по правилам? Нет, я тебя немедленно эвакуирую в медсанбат.
— Да, Валя, не кричи ж, а то почует кто, — просит Антощенко. — Не отсылай меня в санбат, не разлучай с хлопцами…
— Даже слушать не хочу. А инструкция что гласит? Что, я из-за тебя инструкцию буду нарушать? По-комсомольски это? — Промывая и забинтовывая рану, Валя покачивает головой. — Ну и пройдохи! Ишь, сами вздумали перевязки делать. Видали? Да вы что — курсы, мединституты кончали? Да разве есть у вас риваноль, скипидар и марганцовка? То-то и оно-то! Умники! — Но голос ее становился все мягче. Наконец, заканчивая перевязку, она вздохнула: — Эх вы, хлопятки, и смех, и горе с вами!..
Тут Антощенко, улучив минуту, взмолился:
— Ну, Валечка, ну сестричка родненькая, не отрывай меня от дружков, не гони в санбат!
— Ладно, пущу тебя еще на один переход, а там посмотрим, что ты за герой. — И прямая, гордая, Валя Щепица зашагала прочь.
— Валюша, — сказал вдогонку благодарный Антощенко, — може, Пашке привет передать?
— Не люблю посредников, сама передам, — не оборачиваясь, ответила девушка. — Скажи ему, чтоб меньше ругался, а то я ему такой привет задам, — три года чихать будет.
Довольная улыбка расплылась по обветренному лицу Антощенко:
— Смотри ж ты, Сашко. Думал, она деревянная формалистка, а она душевная, ценит солдатскую дружбу.
— Ну и отчитала нас, просто чудо-девушка! — засмеялся Матросов, продолжая пришивать хлястик.
Подошел старшина Кедров, пристально поглядел на немудреную работу Матросова, расправил усы.
— Это по-моему! Солдат все должен уметь. Заплатать, зашить, из топора кашу сварить, из земли дом сделать. А дружку подсобить — так и вдвойне хорошо.
— Да это сможет всякий, товарищ старшина.
— Не скажи. Как там… Рожь и пшеница летом родится, а хороший человек всегда пригодится. В бою да в беде друзья познаются… Вот гляжу на тебя, Матросов, — артельный ты, брат, человек!
— Я хитрый, товарищ старшина, — смеется Матросов. — У меня такой расчет: чем крепче каждый в отдельности, тем сильнее мы все вместе.
Старшина вдруг прислушался, значительно взглянул на Матросова, как смотрят на ребятишек, которых хотят удивить чем-нибудь приятным, и глазами показал вверх, где дятел старательно долбил корявый сук старой сосны.
— Слышишь? Вот она, дятлова кузница. Засунул шишку в щель, рябой, и выклевывает семена. Ишь, наработал! — Кедров показал на расклеванные сосновые шишки, разбросанные по снегу. — Каждая тварь, видишь, приспосабливается, свои повадки имеет. Бывало, выйдешь в лес — и заглядишься. Тут видишь, как беляк по снегу петлял, там выдра-каналья с горки каталась, а то, глядишь, следок, будто цепочка на снегу — по две лапки все, а левая чуточку впереди, — значит, горностай или ласка прогуливалась… Ну, отдыхай, ребята, подъем скоро!
Вскоре раздалась команда продолжать путь, но изнуренные, пригретые солнцем люди, казалось, не в силах были подняться. Воронов спросонья никак не мог обмотать портянкой ногу. Макеев несколько раз привставал и снова валился, засыпая.
Кедров лежал на снегу, положив голову на низкий трухлявый пень. Все изможденное тело его болело. Старик поймал себя на мысли, что и ему страсть как хочется положить голову не на пень, а на пуховую подушку, отдохнуть и выспаться в тепле. Но, услышав команду «Встать!», он сам себе скомандовал: «Встать, встать, старина! По тебе другие равняются».
И, когда впереди колонна тронулась, он уже стоял на обочине дороги, под сосной, подтянутый, бодрый.