- Россия замолит у Бога и наши грехи перед нею во имя ее же...
- Да... протянул другой офицер, - а вот я на Великой войне дрался за Россию безо всякой философии, без нее дерусь и на гражданской, а воевать буду до тех пор, пока вместо чортовых букв не станут снова писать Россия. Большевиков ненавижу до остервенения... Но не хочу скрывать, одно мне нравится в них - это то, что в конечном счете они хотят набить морду и прежним нашим врагам, да и союзничкам тоже. Лестно, конечно, ежели Москва, пусть красная, а начнет диктовать свою волю Берлину и Парижу с Лондоном...
Чем дольше воевали добровольцы, тем больше росла их уверенность в освобождение России. Каждая победа давала им радость, но и каждая победа увеличивала тягость на души. В сознании не мирилось, что русскими берутся с боя свои же русские города и села, и что на поле битвы лежат убитые и зарубленные одни только русские люди. Брат на брата... Тяжелым камнем на Добровольческую армию ложились и пленные. Что делать с ними?
У "кочующей армии" тыла но было. Враг беспощаден, и ненависть к нему заливала сердце. После каждого боя взятых в плен коммунистов расстреливали. За редким исключением коммунисты встречали смерть мужественно. Такая смерть вызывала к врагу уважение и даже как бы примирение с ним.
Пленные перед смертью обыкновенно только спрашивали:
- Куда встать лицом?
Однажды в бою окружили красных курсантов. Они сдались. Перед расстрелом их поставили в шеренгу. Один курсант сделал шаг вперед, вытянулся и обратился к офицеру.
- Разрешите нам выкурить по последней папироске?
- Пожалуйста.
Докурили. Снова, вышел курсант:
- Теперь позвольте нам спеть?
- Пойте.
Курсанты запели Интернационал. Закончили пение под треск винтовок.
Мороз подирал по коже добровольцев...
Многие офицеры с внешним спокойствием и даже молодечеством любили рассказывать, как они пленных расстреливали в затылок, с каким шумом летят на несколько саженей черепные коробки, и вдруг смолкали на какой-нибудь подробности. Внезапно потускневший взгляд выдавал все напускное равнодушие...
С глазу на глаз признавались:
- Не сплю по ночам, так и стоят передо мною расстрелянные...
Кутепов знал, что не всякому под силу быть карающим судьею. Он рассказывал:
- Иной офицер и храбрый и владеет собой в боях на редкость, ни одного выстрела зря не сделает, цепи большевиков подпустит под пулемет на несколько шагов и всех срежет, в штыковые атаки ходит бесстрашно, а возьмет в плен комиссара, и все-таки приведет его ко мне, как к своему командиру. Про этого комиссара сами красноармейцы нараскажут, что он только ни вытворял, а офицер спрашивает меня, что делать с пленным...
- Скажешь - расстрелять - и этот же офицер пойдет тогда и выполнить мое приказание. А вот самому взять на себя нравственную ответственность за расстрел не всякий офицер решался - боялся такой ответственности...
- А другой раз, - говорил А. П., - привели ко мне парня. Был он на фронте в германскую войну и вернулся в свой городишко большевиком. Проходу не давал отцу и матери, ругал их буржуями, тащил все из дому. Наконец, выкопал во дворе яму и спихнул туда отца, забросал его землей по горло, стал допрашивать, где запрятаны деньги, и тыкал солдатским сапожищем в лицо своего отца... Даже мать не заступилась за такого сына...
Когда у Добровольческой армии появилась своя территория и тыл, у добровольцев стало иное отношение к пленным, особенно к мобилизованным красноармейцам.
Во время одного боя несколько казаков случайно заскочили в тыл красным, понеслись вдоль полка со свистом и криком - сдавайтесь, рубать не будем! - и полк сдался.
Около штаба полка пленных выстроили в шеренгу. Старший офицер выступил с речью. Он говорил:
- Мы, добровольцы, боремся против большевиков. Предатели и комиссары захватили власть и правят Россией. Посмотрите, что они сделали с русской землей, а мы хотим установить закон и порядок, и пусть сам народ выберет ту власть, какая ему нравится.
- Кто старше 42-х лет, - продолжал офицер, - тот свободен, может идти домой, а кто моложе, пусть поступает в наши ряды и искупить свои прошлые прегрешения.
Новых добровольцев обмундировывали за счет отпускаемых пленных. Вдоль обеих шеренг - отпущенных и мобилизованных - ходил офицер и заставлял обмениваться сапогами, шапками, шинелями - рваными на цельные.
Бывали случаи, когда добровольцы проявляли милосердие даже к коммунистам.
Под самое Рождество был настигнут большевицкий разъезд, и один кавалерист был схвачен. При обыске у него нашли партийный билет. Пленный стоял прямо, руки по швам, и на все вопросы отвечал кратко и точно. Был унтер-офицером старой армии. Его волнение выдавали сухие губы, которые он облизывал, и лихорадочный блеск в глазах. После допроса его увели.
Поручик, допрашивавший пленного, пошел к своему командиру.
- Господин полковник, я только что опросил пленного кавалериста, вот его показания. Сам он коммунист, и у него партийный билет. Что прикажете с ним делать?
- То есть, как что?
- Завтра Рождество Христово... Ведь не расстреливать в такой праздник...
- Ну, делайте, как хотите.
- Отпустить его можно?
- Да на все четыре стороны...
- Слушаюсь.
На другой день поручик велел привести пленного. Два казака с облаженными шашками остались снаружи у дверей хаты.
- Не хочу врать,-сказал офицер пленному,-таких, как ты, партийных коммунистов мы расстреливаем. Но сегодня Рождество Христово. Командир приказал тебя отпустить. Хочешь, иди к своим - выдам тебе пропуск, хочешь - иди в тыл, только дай честное слово, что не будешь агитировать против нас...
Пленный побледнел. Из глаз закапали слезы...
- Покорнейше благодарю вас, господин поручик.
- Благодари не меня, а Бога. А если ты не верующий, все-таки помни всегда, что ты обязан своим спасением Рождеству Христову... Куда же ты хочешь идти?
- Разрешите остаться у вас, господин поручик.
- Как у нас?
- Так точно, у вас в армии. Честно служить буду...
- Твое дело.. Но куда его отправить? - стал думать офицер. - В пехоту? Неловко, вчера стрелял в нас, а завтра в своих... В кавалерию? - Сопрет еще коня и на нем удерет...
- Вот что, - надумал офицер, - иди в станицу, разыщи артиллерийский парк и передай там капитану мою записку. Коли примет тебя, будешь у него служить, но, повторяю, делай, как хочешь.
Офицер вышел к казакам. Они вытянулись.
- Шашки в ножны, - скомандовал офицер, - пленный свободен.
Казаки с недоумением смотрели на поручика.
- Сегодня Рождество, - сказал поручик, - командир приказал отпустить пленного.
- И то верно, господин поручик... Что же, Бог даст, и правда одумается...
Стукнули шашки, казаки повернулись налево кругом и ушли. Ну, теперь можешь идти, - обратился офицер к пленному.
Скрыться в огромной станице было легко. Но освобожденный кавалерист разыскал артиллерийский парк и явился к своему новому начальнику.
VII.
Вскоре после взятия Екатеринодара добровольцы заняли Новороссийск и очистили от большевиков Черноморскую область. Население Новороссийска восторженно встретило своих избавителей и решило преподнести им образ Св. Николая Чудотворца. Принять этот дар приехала делегация от добровольческого Кубанского полка во главе со своим командиром. Сам полк в это время был переброшен под Ставрополь.
На речь представителя города отвечал командир полка, весь загорелый обветренный. Он сурово глядел на представителей города и говорил:
- День освобождения вашего города радостный и для моего полка - крепнет наша связь с населением, и у Добровольческой армии образуется тыл. Кровное дело и подвиг добровольцев - освобождение Родины - теперь становится нашим общим с вами делом и подвигом. Но когда я говорю о добровольческих полках, знайте, что это нечто единое - в них нет ни правых, ни левых. Добровольцы - это одно целое, что служить России, им дороже всего - Родина...