Примирился Пушкин и со своей семьей. Здесь надо было жить и работать, здесь надо было искать возможности сделать то, на что поэт был в состоянии. Но прежде всего надо было восстановить в себе ясность духа, душевное равновесие.
Пушкин ведь только что приехал в Петербург, а за ним и тут выплыло в июне дело о сорока четырех строчках из «Андрея Шенье»: надо опять писать объяснения, доказывать, что стихи эти были в цензуре, показывать гранки…
С поэтом любезно соглашались, утвердительно трясли головой, но в конце концов над ним навис снова полицейский надзор.
Надзор надзором, но какой надзор остановит работу Пушкина?
И 10 июня приводится писать в Москву Погодину, что корректуру он спешно прочел и отсылает пакет в Москву.
20 июля Пушкин направляет при письме свои «новые стихотворения» генералу Бенкендорфу для цензуры и просит по прочтении переслать их издателю, надворному советнику П. А. Плетневу.
Пушкин договаривается с Дельвигом о своих новых вещах для «Северных цветов».
Ждет ответа от брата Левушки на посланное ему еще из Москвы в Тифлис письмо, где запрашивает о его начальнике, о своем друге Н. Н. Раевском-младшем, — Пушкин задумал побывать у него в Грузии. Справляется Пушкин мимоходом у брата и о генерале Ермолове — как им всем служится теперь на Кавказе без Ермолова?
А «зоркое гоненье» все продолжается… В Москве только что вышла в свет поэма «Цыганы», она получена в Питере, и шеф жандармов генерал Бенкендорф экстренно запрашивает письмом в Москве жандармского генерала А. А. Волкова:
«Небольшая поэма Пушкина… заслуживает особого внимания своей виньеткой, которая находится на обложке… Потрудитесь внимательно посмотреть на нее, дорогой генерал… очень важно узнать, кому принадлежит ее выбор — автору или типографщику, потому что трудно предположить, чтоб она была взята случайно». А на сей виньетке — опрокинутая чаша, на ней змея, тут же кинжал и цепи.
«Выбор виньетки, — спешит донести генерал Волков, — достоверно принадлежит автору… Впрочем, эта виньетка делалась не в Москве. Г. Семен получил ее из Парижа… Г. Семен говорит, что употреблял уже эту виньетку два или три раза в заголовках трагедий».
Очевидно, Бенкендорф следит: не покажутся ли где недозволенные «уши», запрятанные Пушкиным в его рукописи!
«Он все-таки порядочный шалопай, — доносит Бенкендорф самому императору, — но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно».
Начальник канцелярии Третьего отделения фон Фок— «человек умный и любезный», как это видно по отзыву самого Пушкина, тоже доносит по службе о Пушкине генералу Бенкендорфу:
«Главное занятие Завадовского в настоящее время — игра. Он нанял дачу на Выборгской стороне…
Пушкин-сочинитель был там несколько раз. Он кажется очень изменившимся и занимается только финансами, стараясь продавать свои литературные произведения на выгодных условиях… Он живёт в гостинице Демута, где его обыкновенно посещают: полковник Безобразов, поэт Баратынский, литератор Фёдоров и игроки Шихматов и Остолопов».
Однако «Пушкин-сочинитель» занят не только карточной игрой, не только устройством своих дел. Пусть в Сенате вставлены выбитые картечью стекла, заштукатурены на стенах щербины, но сердце поэта болит о грядущем. Воспламененный встречей и приемом царя в Чудовом дворце в Москве, однако не обольщенный этим, Пушкин написал «Пророка», целиком обращенного в будущее. Даже сам господь бог бессилен против прошлого — что совершилось, то остается навсегда. И даже артиллерийский погром не мог снести то, что тогда росло так радостно, так бурно в Петербурге и в народе.
И мы видим, как Пушкин, сразу же после возвращения заваленный литературной работой, пожинающий лавры успеха, мучимый подозрениями полиции, начинает разыскивать тех, кто от этого погрома уцелел, — «считать раны, товарищей считать».
Да, есть уцелевшие: первый — генерал А. П. Ермолов, но он далеко. Брат Лев запрошен уже о Кавказе и ответит скоро.
И не все рассеялось, не все еще бежало из Петербурга! Еще живет здесь старый непоколебимый вельможа, адмирал граф Н. С. Мордвинов. Честный и смелый, этот государственный деятель, кандидат в правительство от восставших, бывший в составе вельмож, судивших декабристов, подал свое мотивированное особое мнение против их казни и смертного их приговора не подписал.
Пушкин не уклоняется от возможных к нему вопросов о его личной, собственной позиции в последекабрьские месяцы и годы. Он пишет широко известное стихотворение «Арион», которое звучит в примолкшем, обмелевшем Петербурге по-пушкински, как всегда, мажорно, энергично, сильно, честно, как клятва поэта: