— Что бы ни случилось, — сказал Леонтий Михайлович, — Россия будет… А вы русский композитор.
— Да, да, — сказал Скрябин. — Вы знаете, у меня отец скончался, — прибавил он после паузы.
— Как, — сказал Леонтий Михайлович, — где?
— Он еще до Рождества скончался, — сказал Скрябин. — Я по этому поводу несколько расстроен. Хотя у меня, вы знаете, с отцом не было тесных отношений… Как раз последнее время, впрочем, мы больше научились понимать друг друга… Вы его помните?
— Так, мельком, — сказал Леонтий Михайлович.
— Он, кажется, приходил с визитом… И с ним была женщина.
— Это моя мачеха, — сказал Скрябин, чему-то печально улыбнувшись. — Вы не находите, что она похожа на Татьяну Федоровну… У нас с отцом ведь был к женщинам общий вкус, — сказал он, понизив голос, — но в остальном… Он ведь очень далек был от искусства, вообще от моих планов… Мать у меня была пианисткой, говорят, замечательной… Я ее не помню, только по фотографиям…
Вечером, когда все постоянные члены салона были в сборе, много говорили о питерских сплетнях.
— Я слышал, что раскрыта измена в генеральном штабе, — сказал Подгаецкий, — и изменники связаны с Распутиным.
Скрябина передернуло.
— Ведь если бы он действительно был мистиком, — сказал Скрябин, — если бы он чувствовал что-нибудь, этот Распутин, это было бы тогда ничего… Это был бы тогда все-таки какой-то экстаз.
— Может быть, он и есть действительно мистик, — сказала княгиня Гагарина. — Ведь про него определенно говорят, что у него необыкновенный взор, что он прямо гипнотизирует.
— Какой там взор, полноте, — запротестовала Татьяна Федоровна. — Отвратительный грязный мужик, действующий на самые низкие инстинкты, вот и все… При чем тут мистика? Я не понимаю, Саша, как ты можешь защищать?
— Я вовсе не защищаю, — говорил Скрябин, — для меня только важно, что есть какое-то устремление к мистическому, какая-то жажда чудесного, но эта жажда направлена по совершенно ложному пути.
— Просто плут, шпион немецкий, — решительно сказал доктор.
Было уже совсем поздно. Гости разошлись, не было Татьяны Федоровны, которая ушла спать. Скрябин и Леонтий Михайлович играли в шахматы.
— Я пойду, — сказал Леонтий Михайлович, окончив партию.
— Я вам хочу показать кое-что, — сказал Скрябин, — если вы не торопитесь… Вот сочинил вдруг Прелюдию…
Вошли в темный кабинет, сохранивший следы брошенной работы. Была очень яркая лунная ночь, Скрябин сел к роялю.
— Что это такое, — шепотом спросил он, играя, и, не дожидаясь ответа, таинственно продолжал, — это смерть… Это смерть, как явление женственное, которое приводит к воссоединению… Смерть и любовь… Смерть — это, как я называю в "Предварительном действии", Сестра… В ней уже не должно быть элемента страха перед ней. Это высшая примиренность, белое звучание. — Он играл некоторое время молча, а потом, словно сам потрясенный своим творением, сказал таинственно: — Здесь бездна…
— Это не музыка, — тихо сказал Леонтий Михайлович, — это что-то иное.
— Это Мистерия, — отвечал тихо Скрябин…
Скрябин сидел в кресле-качалке, диктовал Татьяне Федоровне.
— "Милостивая государыня Вера Ивановна. На мои неоднократные предложения прислать детей к моей бабушке для свидания со мной, вы всегда отвечали приглашением повидать их у вас, что равносильно отказу. Не считая удобным из-за детей видеться с ними помимо вашего согласия, на что я имею право…" Впрочем, Тася, начиная с "видеться с ними", зачеркни… Как-то скандально… Напиши — "пользоваться своим правом свидания с ними помимо вашего согласия… Делаю вас ответственной перед детьми за последствия…" Я потом перепишу и отправлю.
— Не надо переписывать, — сказала Татьяна Федоровна, — так пошлем… Я ей даже твоего почерка дарить не хочу…
— Что-то меня знобит, доктор, — говорил Скрябин, стоя перед зеркалом и разглядывая себя, — и снова этот негодяй поселился у меня под правым усом… на том же месте… Посмотрите, доктор… В Лондоне этот прыщик начал нарывать как раз в день концерта… Представляете, какая странность: во время игры я боли не чувствовал, и исполнение было недурное, но у меня явилась полная апатия ко всему, что происходило потом…
— Сейчас же в постель, — несколько встревоженно сказал доктор.
— Вот и тогда, — говорил Скрябин, — я как-то машинально кланялся и только и думал, как бы добраться до постели…