Александр Тиняков. Человек и персонаж [litres]

И нельзя не отметить обилие посвящений и эпиграфов. Чуть ли не четверть стихотворений предваряют эпиграфы из Брюсова, Бальмонта, Достоевского, Сологуба, Баратынского, Данте, Эдгара По. Причем некоторые – лобовые. Вот эпиграф: «Шесть тонких гильз с бездымным порохом. В.Брюсов» – и понеслось с этой же брюсовской строчки:

«Шесть тонких гильз с бездымным порохом»
Вложив в блестящий барабан,
Отдернул штору с тихим шорохом,
Взглянул на улицу в туман.
Так ветер дьявольскими пальцами
Качал упорно фонари,
Спешил за поздними скитальцами
И пел одно: «Умри! умри!»

Все промелькнувшее, бесплодное
С внезапной дрожью вспомнил я,
И вот к виску дуло холодное
Прижалось нежно, как змея.

На золотом далеком куполе
Играл, дробясь, неясный луч, —
И пальцы – с трепетом – нащупали
К последней двери верный ключ.

Чего ж я медлю, замирающий?
И что мне скажут фонари?
Иль ветер, горестно рыдающий,
Не мне твердит: «Умри! умри!»

Неплохое стихотворение? По-моему, неплохое, есть и по-настоящему сильный момент: «И пальцы – с трепетом – нащупали / К последней двери верный ключ». И финал отличный. Но, спрашивается, зачем самоубийце вкладывать в револьверный барабан целых шесть «гильз»? Наверняка для того, чтоб соответствовать Брюсову. И перекличка с рассказом тиняковского земляка Леонида Андреева «В тумане», опубликованным еще в 1902 году, очевидна.

А вот абсолютно бодлеровское:

На весенней травке падаль…
Остеклевшими глазами
Смотрит в небо, тихо дышит,
Забеременев червями.

Жизни новой зарожденье
Я приветствую с улыбкой,
И алеют, как цветочки,
Капли сукровицы липкой.

Немало и наивных, искусственных, непугающих страшилок. По сути, им отдана вся последняя часть сборника, посвященная «тени Ф.П.Карамазова».

Я – гад. Я все поганю
Дыханьем уст гнилых
И счастлив, если раню
Невинных и святых.

Любовь и благородство
Мне любо осквернять,
Я лишь свое уродство
Могу благословлять… —

и так далее, и тому подобное.

Есть эстетство, тоже искусственное, нарочитое. Приведу первую строфу самого характерного из таких стихотворений:

В стране рыдающих метелей,
Где скорбь цветет и дышит страх,
Я сплел на мертвых берегах
Венок из грустных асфоделей…

Оно датировано октябрем 1908 года. Для того времени, наверное, было свежим, но в 1912-м вряд ли могло кого-нибудь удивить и тронуть.

Часть «Славословия» предваряет эпиграф, и, конечно же, из Брюсова: «И всем богам я посвящаю стих». И у Тинякова есть стихи, посвященные и древнему славянскому божеству Морене («Влагой вечною, кристальной / Из грудей своих напой, / Плащаницей погребальной, / Белоснежною, нетленной, / Тело тихо мне укрой…»), и индоиранскому Бушьянкте («В душе моей Ормузд и Ариман / Побеждены Бушьянктою-даэвом. / Смотрю на мир сквозь призрачный туман, / Забыв про жизнь с ее грозой и гневом…»), и первой жене Адама демонице Лилит («Умирают земные надежды, / Тает медленным облаком стыд, / Вожделением вспыхнули вежды, – / И опять предо мною Лилит!..»), и американскому богу-пауку Миктлантекутли («Приходят в мир нагие дети, / Не зная, чем их встретит мир, / Не зная, что тугие сети / Плетет для них Паук-вампир…»)

Лучшими в книге «Navis nigra» я считаю лирические – любовные и пейзажные – стихотворения, рассыпанные по разным ее частям.

А это, «В амбаре», по-моему, так и вовсе замечательное, какое-то артхаусное:

Под нами золотые зёрна,
В углах мышей смиренный писк,
А в наших душах непокорно
Возносит похоть жгучий диск.

Нам близок ад и близко небо,
Восторг наш хлещет за предел,
И дерзко вдавлен в груды хлеба
Единый слиток наших тел!

Самым симпатичным стихотворением сборника почти все рецензенты назвали коротенькую «Идиллию»:

О, сколько кротости и прелести
В вечерних красках и тенях,
И в затаенном робком шелесте,
И в затуманенных очах.

Мы словно в повести Тургенева:
Стыдливо льнет плечо к плечу,
И свежей веточкой сиреневой
Твое лицо я щекочу…

Но современникам надолго запомнились другие строки:

Любо мне, плевку-плевочку,
По канавке грязной мчаться,
То к окурку, то к пушинке
Скользким боком прижиматься.

Пусть с печалью или с гневом
Человеком был я плюнут,
Небо ясно, ветры свежи,
Ветры радость в меня вдунут.

В голубом речном просторе
С волей жажду я обняться,
А пока мне любо – быстро
По канавке грязной мчаться.