Этот факт заставляет некоторых исследователей жизни Александра усомниться в истории с мечом. Царь посмеялся над предсказанием, что противоречит его характеру, ибо его уважение к богам и всему, что носило печать божественного, было слишком велико, чтобы так обмануть их. Стоики, разобравшие его поведение «по косточкам», считали, что версия о мече очерняет его и представляет безбожником. Очевидно, Александр нашел заклепку, которая удерживала узел, и вытащил ее, решив эту проблему. Нам представляется, что в то мгновение страх Александра, что он не справится с узлом, был сильнее, чем страх перед богами. Удар меча, таким образом, остается для нас примером отчаянной решимости. Как и в случае с яйцом Колумба: свидетельством гениальности является не результат, а новизна решения.
Каллисфен исправил только «господство над всей Фригией» (а кому какое дело до названия?) на «господство над всей Азией» и позаботился о том, чтобы весть о случившемся распространилась повсюду. Насколько быстро становятся известны всем новости, передающиеся из уст в уста, от селения к селению, от города к городу, остается только удивляться. Вольфганг Рипл пишет в своих исследованиях об античных средствах сообщения, что беспорядочная передача устной информации намного превосходила в скорости все другие виды доставки, даже эстафеты всадников с заменой лошадей. Каллисфен, который в качестве «шефа информационной связи и главы пресс-службы» сегодня, наверное, пользовался бы спросом, мог рассчитывать на то, что в радиусе ста миль каждый знал, какое назначение предначертали боги Александру. Во всяком случае, уныние сразу же сменилось приподнятым настроением.
Оно держалось, пока они не приблизились к так называемым Киликийским воротам, узкому месту в горной цепи Тавра, такому узкому, что здесь Александр сам мог оказаться запертым более слабым противником. Тот, кто сегодня, двигаясь от Анкары, проезжает мимо Пилаи Киликии, может увидеть на другой стороне ущелья глубиной более ста метров остатки этой тропы, прорубленной в голых скалах; загороженная деревянными балками, она была не более двух метров шириной. Больше четырех человек рядом по ней пройти не могли.
Александр приказал расположить армию лагерем на плато и в надвигающейся темноте поднялся с отрядом царских щитоносцев, критских лучников и с внушающими страх агрианами на перевал, ожидая каждую минуту, что на его людей обрушится град камней. Единственное, что они слышали, — это дикие крики, с которыми обращались в бегство, покидая свои убежища в скалах, размещенные здесь часовые персов. «Достаточно было обломка скалы, чтобы уничтожить нас…», — удивлялся царь. В ту же ночь начался марш сорока тысяч. Когда авангард, спустившись с перевала, вышел на равнину к морю, сиявшему в голубой дали, македоняне, должно быть, чувствовали себя оказавшимися в раю при виде плодородных земель Сезама: полей овса, пшеницы, пшена, виноградников и фруктовых садов.
Причину, по которой персы не перекрыли перевал, что было легко осуществить с самыми лучшими воинами, пытались объяснить тем, что они по природе своей были всадниками, не имели опыта военных действий в горах и ожидали врагов там, где может наиболее удачно развернуться кавалерия — в просторной долине. Растоптать копытами в чистом поле — только это, по их мнению, было достойно героев-персов. Скоро воины увидели башни Тарса, проступавшие сквозь клубы дыма горящих полей, подожженных сатрапом Киликии при отступлении. Утомленный жарой, Александр приказал авангарду сделать привал, а сам, сняв шлем и латы, бросился в Кидн, несущий свои ледяные воды с гор Тавра.
Несколькими часами позже он почувствовал себя окончательно разбитым и утомленным прошлыми боями; он бредил в Лознобе дни и недели. «Безграничная печаль, словно оплакивали покойника, царила в лагере. Старые полководцы проклинали себя за беспечность: знаменитейшего из царей, самого известного в истории всех времен, сразила не рука врага, а купание в реке, и Дарий становился победителем еще до того, как встретился с ним», — писал Квинт Курций Руф.
Врачи, собравшиеся во дворце сатрапа Тарса, были растеряны. Наконец, они вызвали Филиппа, грека, который с давних пор заботился о царской семье. Старик сварил напиток, мерзкий запах которого заставил всех содрогаться от отвращения, выслал своих «коллег» за дверь и подал чашу царю. Посмотрев на Филиппа долгим взглядом, Александр передал ему письмо, и в то время как врач читал, он малыми глотками пил снадобье. В письме сообщалось, что Филипп, завербованный персами, замышляет отравление. Оно было написано верно оберегающим царя и чересчур подозрительным Парменионом, который все еще находился в Анкире.