О том, как когда-то жили в Сузах, в Ветхом Завете повествует отдельная глава. Мы приводим ее текст в более позднем изложении Мартина Лютера: «Во время Агасфера (Ксеркса), который был царем над ста двадцатью семью странами от Индии до Мавритании и сидел здесь на своем царском престоле во дворце в Сузах, на третьем году своего царствования устроил он званый пир для всех своих князей и слуг, для могущественной знати Персии и Мидии, для наместников и правителей его земель и мог показать великолепное богатство своего царства и свою великолепную роскошь — и все это длилось много дней, а именно: сто восемьдесят. А когда кончились эти дни, то царь устроил пир для всех, кто находился в Сузах, для великих и простых людей, и они пировали семь дней на садовом дворе у царского дворца. Скамьи были из золота и серебра, и стояли они на дорожках, мощеных зеленым, белым, желтым и черным мрамором. И питье подавали в золотых сосудах, каждый раз новых, — и не кончалось царское вино. И никто никого не принуждал, потому что всем управляющим в своем доме царь приказал: пусть каждый делает то, что ему нравится».
Однако праздничное настроение во дворце Дария все же было испорчено: Александр оказался недостаточно высокого роста, чтобы достать ногами до скамеечки из слоновой кости, которая находилась у подножия трона. Филота, не долго думая, взял один из отделанных глазурью обеденных столов и подвинул царю под ноги. После этого один из слуг Дария залился слезами. «Мне больно, — сказал он, — видеть твои туфли там, где стояли чаши и блюда моего господина, когда я подавал ему на стол».
Что касалось стоимости золота и серебра, оказавшихся в сокровищницах, то Сузы даже превосходили Вавилон. Кто не верил рассказам о том, что Дарий под скамеечкой для ног и под подушкой хранил миллионы, мог убедиться в обратном. Пресловутые «подушка» и «скамейка» представляли собой два сундука высотой в человеческий рост, один из которых располагался над роскошным царским ложем, другой — под ним; оба до краев были наполнены золотыми монетами. Спальные покои также украшал сказочный платан — символ вечного богатства; ствол, листья и плоды были выполнены из золота, как и виноградная лоза с гроздьями из рубинов. Гарпал быстро подсчитал, что только стоимость золота, из которого изготовлен платан, составляла 25–28 миллионов драхм (в немецких марках — в четыре раза больше), а ведь при этом не учитывалась художественная ценность шедевра. Пердикка задумчиво произнес, что в ремесленном искусстве варвары, пожалуй, превосходят греков. Леоннат стал восхищаться изяществом и необычайным сходством с «живыми» растениями. Певкест сказал, что хотя эти люди и не говорят по-гречески, их культура, несомненно, более древняя.
На следующий день явился сатрап и спросил, можно ли показать царю гарем, в котором было 365 женщин. Александр, к разочарованию своей свиты, отказался от этого удовольствия: у него еще в Дамаске глазам было больно при виде множества прекрасных персиянок. Осмотр красивых мальчиков, которые все без исключения были обрезаны, он перепоручил Гефестиону. Гораздо больше его интересовало, почему Абулит сдал город своего правителя без сопротивления. Мифрен, Мазей, Абулит были людьми, к которым Александр не испытывал симпатий, хотя ему и было на руку их предательство. Абулит ответил, что это не предательство — покинуть царя, которого оставила удача.
В одном из дворцов на средней террасе Александр разместил семью Великого царя, которая все еще находилась при его обозе, и обеспечил ближайших родственников Дария соответствующим количеством слуг для подобающей их положению жизни. Сизигамбес сказала, что дети желали бы выразить ему свою благодарность, и попросила разрешения сделать это. Обе девочки в траурных покрывалах из белого газа и десятилетний сын склонили перед царем головы в нижайшем поклоне.
После небольшой паузы Александр произнес: «Мне было бы приятно, если бы они учили греческий язык».
Царица-мать пообещала, что так и будет, но была ошеломлена, когда на следующий день царь прислал взятую из Вавилона македонянку, чтобы обучить ее, Сизигамбес, искусству ткать ковры. Неужели он вдруг решил, что к ним следует относиться как к рабыням? Его возражение относительно того, что в Греции ковроткачество является занятием благородных женщин, не принесло никаких результатов. Для персиянки это была унизительная работа. Он извинился перед ней, как послушный сын, ибо так она просила его называть.