И поражение это, говорил Дарий, обращаясь к великим сынам своей империи, не желавшим узнавать прежнего владыку в том, кого заклеймили как предателя, человека нерешительного и даже труса, должно быть нанесено македонским разбойникам прямо у ворот Экбатан, и оно станет сокрушительным и окончательным. Уверенность подкреплялась тем фактом, что об Александре вот уже много недель не было ни слуху ни духу: вероятно, он удовлетворился теми землями, которые сумел завоевать, либо же войско его раскололи внутренние распри вызванные мародерством и грабежом, как это нередко бывало.
Эти оптимистические настроения, возвещавшие новую зарю, развеялись окончательно при известии о том, что македоняне с тридцатитысячным войском вышли из Персеполя и двинулись дальше. В одно мгновение стало очевидно, насколько же тонки были нити, связывавшие иранских вассалов с их верховным правителем. Этот царь, считали они, позабыл о своем долге ответить верностью на верность и, кроме того, вообще оказался отринутым всеми добрыми богами. Похоже, он теперь был во власти Аримана, духа зла. Они ему уже не верили, не верили и друг другу. Царский визирь Набарзан, выступавший от имени недовольных, выразил мнение, что лишь один человек пользуется доверием восточных иранцев, скифов, индийцев, — и это Бесс. И посему Дарию следует до окончательного разгрома врага доверить свой трон ему.
«Я знаю, что слова мои режут тебе слух, но ведь и врачи исцеляют хворь сильными снадобьями, и кормчий, который страшится кораблекрушения, вынужден иногда выбросить за борт все лишнее, чтобы уберечь главное».
Далее Курций Руф пишет о том, что, заслышав эти слова, царь в гневе выхватил свой меч, чтобы зарубить визиря. Но в действительности ничего такого он не делал, а просто назвал Бесса и Набарзана изменниками и впоследствии вынужден был взирать на то, как они, не обращая внимания на его приказы, стали уводить свои войска. Когда не дождались ни скифов, ни воинов из Турана и Арианы, он неспешно двинулся вслед за остальными в направлении Par. Собрав остатки своей гордости, он отклонил предложение Артабаза взять в качестве защиты греческих наемников — дескать, единственных, кто еще верен ему. Нет! Не хотел он оставаться в долгу у каких-то греков…
Александру потребовалось всего-навсего двенадцать дней, чтобы дойти от Персеполя до Экбатан. Вместо Дария и его армии, желавшей дать ему последний бой, его встретил насмерть перепуганный правитель города, распахнувший перед ним ворота и сообщивший о том, что царь уже, должно быть, на подходе к Таре, что, в свою очередь, означало, что Дария нагнать чрезвычайно трудно. Speyde bradeos — «Поспешай медленно» — этому правилу Александр всегда следовал с железным постоянством, как бы ни был быстр. И он не стал поспешать вслед за Дарием, а предпочел помедлить, оставшись в Экбатанах. Здесь скрестились пути сообщения между югом и западом, и именно здесь нужно было возводить опорный пункт для продвижения далее на восток.
Цитадель из семи колец оборонительных стен, между которыми были помещены свободно, передвигавшиеся львы, была превращена в своеобразный «Форт Нокс» античных времен, служивший для хранения здесь несметных богатств, добытых в сражениях, золотых и серебряных слитков, которые до сего времени оставались в Вавилоне, Сузах, Персеполе и Пасаргадах. Для транспортировки их потребовалось две тысячи верблюдов и, кроме того, пять тысяч лошадей и мулов. Шесть тысяч македонян охраняли ценный груз под предводительством Пармениона, получившего эту должность — почетную и в то же время не требовавшую особого труда, что сильно поубавило его пыл как постоянного критика Александра. Управляющим всеми этими многомиллиардными финансами стал Гарпал, разместивший своих чиновников в верхних этажах крепости, человек, который, наряду с Александром и Гефестионом, вследствие этих доверенных ему денег обрел огромную власть. И властью этой позорным образом злоупотребил…