Бедняки, как здесь было заведено, никаких слонов от мужчин не требовали, а своих дочерей — девочек, которым едва успело исполниться десять, — вели на рынок и там выставляли на помост. Если кто-нибудь из покупателей проявлял интерес, то перед ним открывали спину девочки, а если он продолжал мяться, то на обзор выставлялись и груди, и половые органы. Рабов у индийцев, как ни странно, не существовало.
Мужчины и женщины носили белые холщовые одеяния (сырье для изготовления которых росло на деревьях) и сандалии из белой кожи на толстой подошве, отчего казались еще выше ростом; волосы собирались на голове в узел. Махуты были облачены в голубые одеяния, поскольку белый цвет отпугивал слонов, и оттенок их одежд был таким ярким, какого не знали и в Греции. Растение, из которого добывали эту краску, называлось индиго.
То, что многие вдовы предпочитали ложиться вместе с умершими мужьями на погребальный костер, приводило в ужас всех гетер, последовавших сюда вместе с войсками. Еще ужаснее был вид трупов, ведь здесь имели обыкновение скармливать их стервятникам и псам — некоторым кастам это предписывалось их обычаем. Еще в восточных районах Ирана греки пытались воспротивиться такому, на их взгляд, варварскому обычаю.
Когда Александру доложили, что неподалеку от города в джунглях обитает религиозная община белых мужчин, расхаживающих обнаженными, он послал туда Онесикрита, морехода и писателя. Тот передал им, что они должны предстать перед царем, причем в этом случае им было даже обещано вознаграждение, а в случае отказа грозило наказание. Один, которого звали Калан, возлежавший на куче острых камней, ответил греку, что им никаких подарков не надо, а наказаний они не страшатся. Остальные смеялись над пришельцами, которые в жаркий день облачились в шерстяную одежду, шапки и теплые чулки. Почему бы им не раздеться догола и не прилечь вместе с ними? Онесикрит позволил себе присесть — скорее от удивления, нежели из вежливости: один из мудрецов, которых мы сегодня назвали бы факирами, зарылся по шею в песок, другой неподвижно застыл в раздвоенном стволе эвкалипта, третий возложил себе на плечи полутораметровый деревянный шест, еще один улегся на кучу колючек.
Первый переводчик перевел слова Калана на персидский, второй — с персидского на арамейский, а третий, наконец, на греческий. Это было все равно, что пропускать воду сквозь тонкий, забитый илом стебель тростника. И все же Онесикрит сумел уяснить, что они, брахманы, — гимнософисты, питались лишь плодами джунглей, посвящали свою жизнь созерцанию, почитали природу и искали единения с мировой душой. Половые сношения они прокляли и, чтобы не впадать в искушение, надели на крайнюю плоть бронзовые кольца.
«О Диогене я наслышан, о Сократе и Пифагоре тоже, — сказал Калан. — Конечно, это люди достойные, но болтливые и недостаточно преданные природе». Он велел Онесикриту передать царю следующее: Александр — единственный воин, который является философом, и единственный философ, который воюет, и посему они его уважают.