— Не твое дело.
— Не мое? Ну, ладно, пусть не мое! — ехидничает подрядчик.
Тимофей пьян. А пьяному море по колено. Тряся кудлатой головой, он идет на подрядчика и кричит, что есть мочи:
— Сволочи! Едете на чужом горбу, кровопийцы!
Подрядчик дрожит от негодования, бледнеет:
— К уряднику захотел? Так-с?
— А хучь бы и к уряднику!
— Молчать! Падло!
Тимофей на мгновение останавливается. Его плотной стеной окружают мужики, оттесняя от подрядчика.
— Не шуми, Лексеич! Плетью обуха не перешибешь! — уговаривают.
В это время подрядчик вскочил в ходок и, забыв о том, что конь привязан, ударил его плетью. Жеребец взвился на дыбы, порвал повод и понес вдоль полотна.
Васильки стоят почти в самом центре Западно-Сибирской равнины — страны озер, ковыльных степей и березовых колков. Как и многие другие сибирские поселения, деревня подковой огибает пресное озеро. На востоке виднеются луга, на запад глянешь — озеро.
Плесы, камыш!
Тихими летними вечерами занятно слушать камыш. Он шелестит таинственно, угрожающе. Ему вторит тихая волна, набегая парной грудью на берег. И больше ни звука! Птицы будто умирают в это время. Клубясь, ползет над водою теплый туман. И камыш, и вода, и все окружающее седеет…
Но недолго летом хмурится ночь. Зори, будто влюбленные, торопятся навстречу друг другу. И озера, и луга, и покосы преображаются, начинают жить.
Согнанные со всех окрестных деревень на строительство железной дороги мужики поднимаются рано, работают с натугой: надо во что бы то ни стало исполнить «уроки» — так заведено. Пестрые толпы их на много верст маячат вдоль насыпи. Свалявшиеся бороды, голодные сухие лица. У кого конь «паровый» да здоровье ядреное, и то вытягивается в нитку, чтобы справиться с «уроками». Ну, а кто хил, да еще и у лошаденки ребра выпирают, бьется до того, что кровь из носу начинает бежать, а толку мало.
И плата за работу грабительская. От зари до зари ворочает мужик землю, а получает гроши. За развозку сотни шпал по линии подрядчик получает от казны полтора рубля, а мужикам платит двадцать пять, а то и двадцать копеек[2]. Кипит мужицкое нутро от обиды, да толк-то какой! Урядники, надсмотрщики, старосты — власть, а против «богом данной» власти не попрешь.
Перед петровым днем на двести восемьдесят пятой версте пошабашили рано. На участок прикатила дрезина с конторщиком, и начался расчет. Появились сыновья подрядчика Елионского с «монополкой». В наскоро сколоченном из горбыля кабаке, под сенью тальниковых кустов, шла бойкая торговля. Лишенные на стороне бабьего контроля многие кормильцы спустили в этот день все, что заработали за неделю, залезали даже в долги.
Гомонили по кустам.
Тимофей трижды подходил к конторщику:
— Юдин Тимофей Алексеевич и Александро Алексеевич.
— Нету в учете таких.
— Как же нету? Все лето работаем.
— Нету.
— А ну, проверь еще раз.
— Проверял уже, братец, нету.
— А как же нам быть?
Конторщик смеялся:
— А кто ее знает?
— Это подрядчик нам в отместку, — шептал Саня, взглядывая печальными глазами на брата.
— Стерва он. Кровосос.
— Может, сходить к нему, повиниться?
— Повинишься — всю жизнь красными слезами плакать будешь.
— Что же делать?
— Бросим все. Пусть нашими грошами подавится. После праздника в Курган отвезу тебя, там робить будешь.
Но вышло все по-иному. Когда вернулись домой, отец сказал:
— Рано еще по людям мотаться. Успеет, натрет холку. Пусть в школу идет.
Отец — Алексей Григорьевич — сухой, высокий старик. У него крепкие, узловатые пальцы, сивые усы и черные глаза. И сейчас рассказывают про Алексея Григорьевича такую историю. Однажды зимой он ехал из города в Васильки. Солнышко и тулуп нагнали на него сон, и он подремывал, примотнув к передку саней волосяные вожжи.
Около деревни Сычевой лошадь остановилась. Старик размежил веки и увидел стоящего на дороге парня, румяного и широкоплечего. Рядом с парнем стоял его конь.
— Здравствуй, дедушка! Милости прошу к нам на чай-сахар!
— Спасибо. Тороплюсь я.
— Успеешь.
— Давай в другой раз.
— Сейчас надо.
— Ну ты, давай не шути! — начал сердиться Алексей Григорьевич.
— Подожди, дед! Просьба у меня к тебе!
— Говори.
— Хочу с тобой побороться.
— Какой же я борец. Старик уж.
— Прости, земляк, но не проехало по этой дороге еще ни одного мужика, которого я не положил бы на лопатки.
Алексей Григорьевич засмеялся: