«Рухнет самодержавие, не дай Бог, — слышит Николай настоятельные слова отца, — тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц…
Люби все, что служит ко благу, чести и достоинству России, — взывает царь к своему сыну. — Охраняй самодержавие, памятуя при том, что Ты несешь ответственность за судьбы Твоих подданных перед Престолом Всевышнего. Вера в Бога и в святость Твоего царского долга да будет для Тебя основой Твоей жизни. Будь тверд и мужествен; не проявляй никогда слабости. Выслушивай всех, в том нет ничего позорного, но слушайся только Самого Себя и Своей совести.
В политике внешней — держись независимой позиции. Помни — у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн. В политике внутренней — прежде всего покровительствуй Церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед.
Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства!»
Николай воспринимает это обращение умирающего отца как наказ и завещание и дает себе слово уважать последнюю волю родителя. Чувство долга будет определять образ его действий в первые годы правления. Но сможет ли он удержать то, что ему передано?
Спустя два дня 1 ноября (в России 20 октября) 1894 г. наступает развязка. Извещая о ней письмом королеву Викторию, Элла знакомит нас с первым тягостным переживанием Аликc:
«…несмотря на плохие заключения врачей, мы надеялись до последнего. К нашему утешению он умер христианином, каким был всегда (…) Как Ты знаешь, был как раз мой день рождения. Саша [Александр] провел очень плохую ночь и был настолько слаб, что мы с самого утра перешли к нему в дом. И Ты только подумай: он велел позвать меня к себе, чтобы поздравить меня и Сергея… после чего поцеловал всех нас, одного за другим. У него был чистый голос и совершенно ясный рассудок, но мы уже видели смерть в его глазах. Его дети и Минни встали вокруг него на колени, также Аликc, которая пыталась всех утешить, словно маленький ангел.
Некоторые из нас находились в соседней комнате, дверь была открыта, и нам была видна его голова. Он сидел в кресле, так как лежать в кровати из-за слабого сердца и водянки было для него мучительно. «Теперь, — молвил он, — помолитесь за меня…» — Позвали его духовника, а мы все встали на колени. Затем он попросил причастия, после чего послали за особо почитаемым в стране Иоанном Кронштадтским. Двери закрыли, но дети мне потом рассказывали, что когда он почувствовал у себя на голове руку священника, то сказал: «Как хорошо» (…) Его соборовали, после чего Саша [царь Александр] сказал, мол, пусть священник пойдет и успокоится, а потом вернется, что тот и сделал. Затем они еще говорили между собой и с другими…
Внезапно врачи нам сказали, что пульс участился, а через несколько минут стал слабым. Двери распахнули, и мы все опустились на колени, успев еще услышать его спокойное последнее дыхание. Без борьбы — с миром покинула землю эта душа…»[72]
Младшая сестра Николая, Ольга, осталась с братьями и сестрами в комнате, когда для других — в том числе Эллы и Аликc — были закрыты двери, и она описывает сцену:
«Когда его голова упала на плечо моей матери, все оцепенели. Она подержала ее еще какое-то время в руках. Никто не плакал. Затем мы поднялись как можно тише, подошли к смертному одру и поцеловали отца в лоб и руку. Потом поцеловали мать. Каждый из нас затем повернулся к Ники и впервые поцеловал его руку…»
На мгновение жизнь во дворце замерла. Вмиг прекратилось движение экипажей. Однако затем эмоции вдруг выплеснулись наружу, и в слезах видели не только домочадцев, но и придворных.
Известие достигло Ялты, вызвав во всех слоях населения смятение и скорбь. Магазины закрылись. Повсюду были вывешены черные знамена. На кораблях Черноморского флота были приспущены флаги. До самого вечера все окрестности дворца, казалось, вымерли, только осенний ветер срывал пожелтевшие листья с деревьев. Лишь по дороге к дворцу еще поднимались телеги, груженные баллонами с кислородом, в котором царь давно уже не нуждался…
Вся ответственность сразу легла на Николая.
Аликc беспомощно наблюдает за тем, как Николай бросается в объятия своего дяди Сандро, самого близкого ему с детства. Под руку оба мужчины спускаются вниз: «Сандро, что мне делать? Что будет со мной, с тобой, с Ксенией, с мамой — с Россией? Я не готов быть царем! Я никогда не хотел им стать! Я ничего не понимаю в правлении…» — Александр Михайлович вспоминает далее: «Он обнял меня, хотел говорить, но совершенно запутался — в этот момент он не мог ясно мыслить. Всем стало ясно, что в лице покойного страна утратила оплот, удерживавший Россию от падения в бездну. И никто не знал это лучше, чем сам Ники. В этот миг я увидел слезы в его голубых глазах. Теперь он был царем и сломился под этим бременем».