Во-вторых, ей очень хотелось иметь ребёнка. Теперь она представляла, каким он может быть. Если мальчик, то такой же круглолицый и ласковый, как Володя, такой же певучий и умный, как его отец. Если девочка, то тоже такая, только более женственная, как и должно быть. А глаза у него или у неё будут голубыми, как у Настеньки, а не папины, похожие на каштанчики.
В-третьих, Настеньке пора становиться матерью. А почему нет? Ей уже стукнуло двадцать пять. Много это или нет? Верочка вот спит себе и замуж пока не собирается. А Настенька не соглашалась с нею в этом вопросе. Ей казалось, что главное предназначение женщин всё-таки в продолжении жизни цивилизации. Эмансипация, равенство, высокие цели в плане перестройки общества, совершенствование мира, охрана природы — всё это правильно, однако без продолжения жизни, то есть рождения новых её обитателей, всё остальное бессмысленно. Природа сама о себе позаботится. Если бы не было людей, возможно, она была бы ещё лучше без промышленных газов и прочих отходов. Но человек существует, и тоже как часть природы. Нельзя же эту часть доводить до исчезновения. Потому надо рожать.
И тут кто-то хохотнул внутри:
— Рожать-то рожать, а кто воспитывать будет? Ты, что ли? Не в тюрьме ли?
Настенька опять задумалась. Если её действительно осудят. Чёрт знает, что сейчас происходит. Адвоката нашли в Москве. Ялтинский адвокат, о котором просил Евгений Николаевич, в принципе не отказывался помочь, но резонно пояснил, что дело может оказаться долгим, требующим постоянного присутствия в Москве, а это и большие расходы, и отказ от многих дел в Ялте. Он хотел подумать над предложением. Тем временем Володин папа Трифон Семёнович вспомнил о своём друге, брат которого слыл очень хорошим адвокатом.
Обратились к нему.
Леонид Евгеньевич с довольно популярной на Руси фамилией Пермяков, невысокого роста, кругленький, улыбчивый человек с негромким мягким голосом, умел спокойно выслушивать и практически сразу давать рекомендации, но, как он говорил при этом, предварительные. «Окончательно можно делать выводы, только хорошо всё продумав», — добавлял он. Так вот, по его мнению, дело Настеньки по сути выигрышное, но потребует большой подготовки. Сложность, как он считал, заключалась не в юридическом аспекте, а в политическом, который раздувается прессой. Разговор у них состоялся пока в общих чертах без особой деталировки, а потому никаких гарантий никто дать не мог.
Вот Настенька и думала, что же ей делать, если политика победит здравый смысл. Но одни мысли были раньше, когда она была одна. О тюрьме да судебных разбирательствах у неё было представление совершенно книжное. Ей представлялось, как конвоиры ведут её в тюрьму, у ворот которой стоит Володя, и как он будет приходить к ней постоянно, принося цветы и передачи. Больше она ничего не могла вообразить.
Другие мысли появились теперь, когда встал вопрос о ребёнке. Что будет с ним? И даже дело не в том, что будет, пока он маленький. Всё зависит от того, сколько продлится этот судебный процесс. Вопрос несколько другой. Что он будет думать о своей матери? Чему сможет у неё научиться? Что она успела сделать для него?
Вот оно, главное, беспокоившее девушку и прежде. Что она сделала в этой жизни? Зачем жила? Ведь если её посадят, то всё остановится, а она ещё ничего и не успела. Ей припомнилась история с Достоевским. В таком же возрасте, как была сейчас Настенька, он написал свой первый роман «Бедные люди», который понравился самому Белинскому. А потом Достоевского тоже арестовали. Настенька тут же удивилась проскочившему слову «тоже», будто она уже арестована. Нет же, она лежит у себя в комнате и рядом спит её верная сестрица Веруньчик. Но мысли продолжали свою линию в том же направлении.
Хорошо, она пока на свободе, но может оказаться и в тюрьме. Они же приходили за нею? Только её слабость спасла в тот момент от ареста. Не зря же говорят: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Основное всё-таки в том, что это может произойти в любое время. С этим надо считаться. Так вот, возвращаясь к Достоевскому, его приговорили сначала к смертной казни. Подумать только, какого писателя лишился бы мир. Но заменили каторгой и службой в солдатах.
И вот десять лет было вырвано из жизни писателя. Но он успел им стать до каторги. Он, двадцатипятилетний, такой же, как Настенька сейчас. А ведь она тоже пишет. Почему она отказалась от публикаций? Предложения были.