Ликэ ничего не видел и ничего не слышал.
Он взял лошадь под уздцы и повел к алтарю, здесь он привязал ее у правой двери, а сам вошел в алтарь посмотреть, не найдется ли там что-нибудь из церковных одежд — стихаря или покрывала, чем можно было бы прикрыть себя и лошадь. Бедное животное дрожало от холода.
Ликэ выждал новой вспышки молнии и огляделся.
На вешалке справа висели какие-то ризы, на престоле он заметил покров и большую завесу на царских вратах.
Прежде всего он взял покров и накинул его на взмыленного коня. Теперь Ликэ стал спокойней и снова вернулся в алтарь, намереваясь сорвать завесу с царских врат, но тут он почувствовал запах ладана и недавно потушенных восковых свечей, и ему стало как-то не по себе. В нем с новой силой пробудились мысли, покинувшие его с момента входа в церковь. Словно сквозь дремоту видел Ликэ Ану, Гицэ, Пинтю, деревенских жителей… когда же гнедой ударял копытом о каменный пол, его охватывала беспокойная дрожь. Много всяких грехов водилось за ним, но никогда еще он не касался святыни!
Ухватив конец завесы, Ликэ с силой дернул ее к себе, пытаясь сорвать. Но завеса не поддалась — она была плотная, на шелковой подкладке.
Ликэ дернул сильнее.
Ткань начала разрываться с тонким, пронзительным скрипом, и этот звук был таким острым и душераздирающим, что проникал точно острие кинжала, до самого мозга костей. Ликэ выпустил из рук полуразорванную завесу и в ужасе неподвижно застыл у входа в алтарь.
Испуганный, сам не зная чем, он сделал шаг назад и, втянув голову в плечи, оглянулся по сторонам.
В храме не было ни души, никого, кто мог бы его видеть. Не слышно было ни одного голоса, некому было обличить нечестивца. Никого и ничего. Только тишина, запах свечей и ладана, образа на стене да изредка постукивание лошадиных копыт о каменный церковный пол… Любому человеку, каков бы он ни был, должна была прийти здесь в голову мысль, что существует некая таинственная сила, управляющая людьми, озаряющая их разум. Она — источник всего, ничто не может превзойти ее, от нее исходят все испытания, через которые должен пройти человек. Это бог спасал Ликэ от многих опасностей и просветил его разум, затмив его у других, и поэтому Ликэ вовсе не хотел портить отношений с богом.
Но как бы то ни было, а заполучить завесу обязательно надо! Ликэ решил срезать ее ножом, только бы не слышать этого шелестящего скрипа!
Да, но ведь нож остался там, на поясе…
— Мой пояс! — вскрикнул Ликэ так пронзительно и громко, что конь испуганно шарахнулся в сторону… — Пояс!.. Мой пояс!.. — продолжал он кричать, торопливо шаря по телу руками, словно на нем загорелась рубашка, и шаг за шагом отступая от алтаря, пока не дошел до середины церкви.
Ужас овладел Ликэ… Он готов был сейчас же вскочить на коня и мчаться, мчаться, пока не избавится от этого страха. Но ведь бог — повсюду. Всегда и везде человеческая судьба зависит от случайностей, тайную связь которых не в силах постигнуть ограниченный человеческий разум.
Гроза не прекращалась, каждый удар грома заставлял Ликэ вздрагивать, от каждой молнии трепетало сердце; со стен церкви смотрели на него лики святых, а он стоял перед ними как окаменелый, потому что некуда было спрятаться от них; Ликэ схватился обеими руками за волосы, рванул тесемки на вороте рубашки… Ему хотелось вырвать сердце из груди, хотелось разбить голову о стену, чтобы рухнуть мертвым на ступеньки алтаря.
Но он не мог умереть. Ничего он так не боялся, как смерти… Ликэ жаждал жить долго, долго, пока стоит мир; жить, чтобы избавиться от загробного мира. И жестокое решение созрело в нем.
— Один за другим!.. — воскликнул он, поднимая правую руку. — Человек за человеком должны умереть все те, кто может меня предать! Надо уничтожить жизнь за жизнью, потому что, если я их не уничтожу, они уничтожат меня.
С этими словами Ликэ вскочил на коня, выехал наружу через сломанную дверь, вернулся к лесу, сделал круг, въехал в деревню с противоположного конца и, проскакав вдоль улицы к дому священника, постучал в калитку.
Было около девяти часов вечера, и священник еще сидел за столом, когда услышал стук в дверь. Он вышел.
— Простите, батюшка, — сказал Ликэ. — Я заехал сюда на минутку. Как раз сегодня, в самый день пасхи, у меня пропала часть стада.
— Много злых людей на свете, — печально отозвался священник.
— Я хотел вас спросить, — прервал его Ликэ, — не видали ли вы случайно Рэуца? Не проезжал ли он мимо?..
— Нет.
— Тогда закушу чем-нибудь, да и поскачу через лес, чтобы к утру быть в Инеу… Рэуц, наверное, тоже отправился туда. Но если я ошибся и он все-таки будет здесь — передайте ему, пусть ищет меня в Инеу. Прощайте, батюшка, извините за беспокойство.
С этими словами Ликэ поскакал по направлению к лесу, потом выбрался на дорогу и только тогда помчался по долине к Счастливой мельнице.
Прежде чем отправиться из дому, Гицэ попытался найти Марца, чтобы отдать ему кое-какие распоряжения по хозяйству, но второпях не мог его отыскать.
У него не хватило терпения на более тщательные поиски, и он спешно уехал, не желая терять времени даром.
Немного отъехав, он оглянулся и заметил сзади, на проселочной дороге, повозку; однако ему и в голову не пришло, что в ней сидят люди, оставшиеся в корчме, так как они прискакали верхом.
И все-таки появление повозки удивило его.
Недалеко от Инеу он нагнал Марца. Венгр ехал известить Пинтю о том, что происходит на Счастливой мельнице.
Несколько мгновений Гицэ стоял ошеломленный, словно ничего не чувствуя.
«Что же, если бог не вразумил меня вовремя… — подумал он немного погодя. — Пусть я делаю плохо, но поступить иначе я не могу».
С этой минуты он понял, что Ана погибла, и стал думать только о мести.
Но надежда никогда не покидает окончательно человеческую душу, и Гицэ говорил себе: «А может быть, я все-таки успею вернуться обратно?»
И он спешил.
Гицэ, Марц, Пинтя и два жандарма очутились в окрестностях Счастливой мельницы вовремя; однако из опасения, что Ликэ может их обнаружить и сбежать из корчмы, всадники сошли с коней на вершине холма и решили подождать темноты, чтобы подойти незамеченными.
Гицэ, желтый, словно обескровленный, лежал, вытянувшись на земле, и пристально вглядывался в долину.
— Сильный ты человек, Гицэ, — сказал Пинтя задумчиво. — Я тоже ненавижу Ликэ, но у меня не хватило бы духу отдать ему такую женщину, как твоя жена, в качестве приманки, чтобы заманить его в западню.
— Жену я давно потерял, — отозвался Гицэ. «Не следовало брать в дом Уцу… Это она, и только она испортила ее», — подумал он немного спустя. И снова молча, с напряжением стал ждать наступления темноты.
Вдруг он вскочил как сумасшедший и закричал:
— Они нас заметили! Вон он скачет верхом! Уезжает!.. Он оставался с ней один, один!.. Скорее на коней, в погоню! Боже мой!.. Собаки, которых я завел в доме, чтобы защищаться от него, собаки и те на моих глазах выпускают его, и он ускользнет из моих рук!
Гицэ выкрикивал последние слова, когда все четверо уже мчались верхами, вниз по склону холма, по следам Ликэ. Однако под гору они скакали медленнее, чем Ликэ в гору, да и кони их не могли сравниться с гнедым Ликэ, и расстояние между преследователями и Сэмэдэу все увеличивалось.
Когда они наконец добрались до села, Ликэ исчез из виду. Всадники в замешательстве остановились.
— Вы поезжайте направо, — сказал Пинтя, — а мы — налево; объедем вокруг, а потом вернемся посмотреть, не задержался ли он где-нибудь здесь. В такую погоду ему некуда деться.
— Эх, да что уж тут говорить! Упустили его, значит, конец, — ответил Гицэ со смехом. — Вы поезжайте дальше, а я вернусь свести счеты с ней.
И, дернув коня за узду, он повернул в долину и поскакал по направлению к Счастливой мельнице.
Услыхав цоканье копыт на каменной площадке перед корчмой, Ана, заливавшаяся все это время слезами, встала и вытерла глаза. Сердце у нее сильно забилось.
Гицэ вошел в комнату не сразу.
Сойдя с коня, он подумал, что надо дать ему сена, стереть с него пот и накрыть попоной; когда со всем этим было покончено, он еще немного задержался в дверях конюшни, чтобы собраться с мыслями, потом снял шляпу, трижды перекрестился и направился к корчме.