Дорогой мой человек
Девять дней одного года
И вот интересная вещь: одна из первых таких питерских замечательных легенд — это то, что она нищенствовала при великом вожде народов и ей просто не на что было купить даже малое количество еды, и, получив какие-то первые международные деньги, она отдала их Леше Баталову, чтобы Леша купил себе автомобиль. И Леша купил автомобиль, и про него тоже по Питеру поползли легенды… Про Ахматову не говорили, говорили, что Баталов купил себе автомобиль «Москвич», и все желающие могут доехать на электричке до Комарова, и там, среди сосен в комаровском прибрежном бору, стоит автомобиль «Москвич» и рядом всегда стоит измазанный какой-то дрянью киноартист Баталов и чинит его. А это как бы уже святое дело для отечественного Газпрома — купить автомобиль и беспрерывно его чинить!
И вот все говорили: «Поезжайте, поезжайте. Там в лесу Баталов все время чинит автомобиль». А Баталов чинил автомобиль не просто в лесу. Там стояла «будка» Ахматовой, и в ней, кстати, она написала «Бег времени» — свою последнюю великую книгу. И единственной формой благодарности Леши к Анне Андреевне было то, что он ей говорил: «Как только вам захочется куда-нибудь поехать, я вас отвезу». И Анна Андреевна обожала ездить на своем, или Лешином, автомобиле, когда ее возил Леша. И вот эти великие прощальные прогулки Анны Андреевны по окрестностям Питера с Лешей — это тоже было великое счастье для еще одной трамвайной жительницы тех времен, великой Анны Ахматовой.
Тогда же была еще одна грандиозная легенда: что у Алексея Владимировича замечательно-прекрасный роман с изумительной красоты женщиной и превосходнейшей балериной Ольгой Заботкиной. И автомобиль, и Ахматова, и дивной красоты и обаяния женщина Ольга Заботкина — они, конечно, создавали совершенно особый трамвай той жизни. Это был настоящий превосходный трамвай, который ехал в ту сторону, куда всем было нужно.
Трудно определить, трудно сказать, что это была за сторона, куда они все ехали. Я помню, было такое понятие «колбаса» трамвая. «Колбаса» — это такая торчащая сзади сцепка. И мы иногда ездили на этой «колбасе». На ней ездил и я, боясь, что прокачусь только до ближайшего мента. Но проехал я с ними довольно долго, можно сказать, практически всю жизнь. Но я-то на «колбасе», а они там, внутри этой восхитительной компании. Под музыку Шостаковича, который тоже был из этого восхитительного трамвая.
Потом была странная история когда я просмотрел «Летят журавли». Я стал искать, как поручик Лермонтов, смерти, чтобы так же прекрасно умереть, как Баталов. Я недолго занимался этим декадентским ремеслом. Я в принципе не люблю мечтаний и мечтателей. Как только я понял, что мечтаю умереть среди берез, я решил: нет, все-таки не надо, пока рано умирать среди берез. Я решил сосредоточиться на том, как это было сделано? Я увидел какой-то странный кусок странного фильма, где Алексей Владимирович Баталов в мокрой длинной, ужасно грязной шинели, то ли с погонами, то ли без погон, в пилотке, которая повернута каким-то боком, тащит на спине своего раненого товарища. А перед ними тащат по лужам на куске фанеры такого красивого человека, тоже в очень битом, драном ужасном ватнике, а у него в руках какая-то камера. Я потом узнал, что она называется «конус автомат», и что вот это и есть Урусевский. А где-то в кустах, выглядывая, как лесничий, стоит режиссер Калатозов. И вот, оказывается, все можно сделать, да? Эта картина сразу определила для меня всю жизнь. Сразу! Я уже больше никогда не хотел быть никаким подводником в кожаном реглане. Я ясно понимал, что хочу быть кинорежиссером и больше никем, но, оказывается, вместе со мной, в те же дни, в те же секунды, определилась судьба и Андрона Кончаловского, молодого тогда пианиста, студента консерватории, у которого могла бы быть чудесная пианистическая судьба. Из хорошей се-мьи, чудесная атмосфера — вдруг он все бросил, поняв, что у него нет абсолютного слуха. Как Пастернак, ушел из музыки, понимая, что нет такого слуха, как у Скрябина. И Андрон — вдруг все разом для него прояснилось, когда он увидел этот кусок фильма.