А потом они катались на горке, и «Никита краешком мыслей думал:
«Когда буду возвращаться домой и пройду мимо окна, – оглянуться на окно или не оглядываться? Нет, пройду, не оглянусь».
Как это знакомо всем, кто влюблялся в ранние годы, когда душевный трепет достигал апогея при одном только взгляде той, которая тронула сердце.
Писатель, который, по словам биографа, «рано научился распознавать человеческую природу, извлекать из человеческих слабостей выгоду для себя, фантазировать, создавать из видимых предметов жизни свой мир, несколько отличающийся от действительного», наделил этими своими качествами героя.
«За обедом Никита старался не глядеть на Лилю, хотя, если бы и старался, все равно из этого ничего бы не вышло, потому что между ним и девочкой сидела Анна Аполлосовна в красной бархатной душегрейке и, размахивая руками, разговаривала таким громким и густым голосом, что звенели стекляшки под лампой».
Вся жизнь приобретает особый смысл, все происходящее оценивается иначе, чем еще вчера. Даже ожидание и подготовка к праздникам иные.
Близилось Рождество, и ребятам было поручено клеить елочные игрушки из разных вещей, привезенных гостями.
«Виктор взялся клеить цепи, Никита – фунтики для конфет, матушка резала бумагу и картон. Лиля спросила вежливым голосом:
– Тетя Саша, вы позволите мне клеить коробочку?
– Клей, милая, что хочешь.
Дети начали работать молча, дыша носами, вытирая крахмальные руки об одежду. Матушка в это время рассказывала, как в давнишнее время елочных украшений не было и в помине и все приходилось делать самому…
Лиля, слушая, работала тихо и молча, только помогала себе языком в трудные минуты».
Писателю дано подмечать вот этакие мелочи, ведь из них состоит все то, чем он живет, вспоминая, переосмысливая и стараясь увековечить то свое состояние, которое уже, увы, не вернется, но которое особенно дорого.
Вышеприведенные строки напомнили произведение другого Толстого, Льва Николаевича, написавшего прекрасную повесть «Детство». Потом было «Отрочество», потом работа над продолжением, так и не завершенная.
Вспомним «Детство» Льва Толстого. Главу «Что-то вроде первой любви».
«Я заметил, что многие девочки имеют привычку подергивать плечами, стараясь этим движением привести спустившееся платье с открытой шеей на настоящее место. Еще помню, что Мими всегда сердилась за это движение и говорила: “C’est un geste de femme de chambre” (“Это жест горничной” (франц.). Нагнувшись над червяком, Катенька сделала это самое движение, и в то же время ветер поднял косыночку с ее беленькой шейки».
Так же, как и герой Льва Толстого, Никита был заворожен, казалось бы, несущественными деталями. Он бросил свою работу и не спускал глаз с Лили.
И хотя разговор был совершенно безобидным, он покраснел, и Лиля заметила это.
– Какой вы красный, – сказала Лиля, – как свекла. – И она опять склонилась над коробочкой. Лицо ее стало лукавым. Никита сидел, точно прилип к стулу. Он не знал, что теперь сказать, и он бы не мог ни за что уйти из комнаты. Девочка смеялась над ним, но он не обиделся и не рассердился, а только смотрел на нее. Вдруг Лиля, не поднимая глаз, спросила его другим голосом, так, точно теперь между ними была какая-то тайна и они об ней говорили:
– Вам нравится эта коробочка?
Никита ответил:
– Да. Нравится.
– Мне она тоже очень нравится, – проговорила она и покачала головой, отчего закачались у нее и бант, и локоны. Она хотела еще что-то прибавить, но в это время подошел Виктор».
Между Никитой и Лилей словно установилась какая-то тайна – тайна взглядов, которые уже говорили о чем-то таком, что недоступно другим. А с другими поделиться хочется, поделиться своими чувствами, поделиться тем новым, что ворвалось во все существо.
Когда Алексей Толстой писал в 1920 году повесть, его сынишке шел всего-то четвертый год. Он, конечно, писал о себе, но, наверное, где-то в глубине души мечталось, чтобы и у сына было что-то такое, подобное в жизни, а то ведь чужбина изматывала и убивала все то великое, все то могучее, что давала Русская земля.
Жена Алексея Толстого, мать Никиты, считала, что решение вернуться в Россию приходило трудно. Много было разных причин, по которым он собирался вернуться. Но все-таки окончательное решение Толстой принял, когда, услышав в родительском разговоре слово «сугроб», маленький Никита спросил:
– Мама, а что такое сугроб?
Толстой с горечью воскликнул:
– Наташа, ты только посмотри. Он никогда не сможет с разбегу броситься сугроб, он никогда не увидит русской зимы!