– Все правильно, – проговорил Алан, подвигая девушке стакан с компотом, Рэнстрим уже вне досягаемости твоего дяди, а часть пути до Трибло, где нас ждет отряд, придется проехать в карете.
– Опасность миновала? – с широко распахнутыми глазами спросила девушка, чувствуя, как дрожит голос, и еще секунда, с век сбежит соленая не морская капля.
– Мы избежали окружения. – Храмовник был серьезен. – Но нас поджидали сигнальные воины Шелерта. Мы проскочили, как уж в захлопывающиеся ворота.
– Как твоя лошадь?
– Как моя лошадь. – Кивнул мужчина, без особых сожалений.
– Жаль, что мы не смогли ее забрать.
– Она пригодится моему другу. Мы же высадимся в Рэнстриме и там пересядем в карету
– А дальше?
– А дальше нас поддержат войска. Нам еще полтора дня ехать по пересеченной местности, и, уже в столице, произойдет твоя встреча с Лизардом.
– Хорошо… – срывающимся голосом проговорила Гвэн и с глухим скрежетом выскочила из-за стола, чуть не уронив тяжелый деревянный стул. Как ей хотелось бы сейчас, чтобы ее догнали и успокоили… но никто не нарушал ее слез. Когда глухой ночью она полностью приняла свое одиночество и успокоилась, тихий стук раздался совсем неожиданно. Голова Алана высунулась из-за двери.
– Все хорошо? Ничего не болит? – в руках храмовника было что-то похожее по запаху на вино, заправленное специями, от кружки шел пар.
– Это успокаивает. – Спокойно пояснил Росланг и сел рядом.
– Я просто боюсь. – Девушка ткнулась носом в человека, волей судьбы просто оказавшегося рядом. Послышались всхлипы.
– Выходить замуж, наверное, страшно. – Не мудрствуя особо, согласился храмовник.
– Наверное! Но я боюсь снова оказаться взаперти, понимаешь? Снова быть пленницей, без права голоса! Хлебнув свободы, так горько снова вернуться в свой ад.
– У всех свои испытания. – Серьезно сказал Алан. – Моя жизнь, всегда покрытая тайной и запретами, не позволяет открыться людям, которые мне дороги, и я боюсь, что меня не примут, когда придет время.
– Угу. – Кивнула Гвэн, ошарашенная встречной откровенностью. У вас обет… ваша жизнь принадлежит Ордену Святой Магды…
— Какой обет?! – вскричал храмовник и вскочил, как ошпаренный. Какой к черту Орден? Какая Магда? – Глядя на глупую девчонку, не очень понимающую его гнев, но тянущуюся к нему своей сиротской душой, он немного успокоился и продолжил. – Нет, я должен ордену определенный срок, после чего буду абсолютно свободен. А тебя будет ждать твой жених.
– Странный ты, храмовник, который не постится, не молится и врет. – Гвен снова ссутулилась при фразе о Лизарде.
– Вру? – Росланг отстранился, удивленно глядя на девчонку.
– Ну, скорее, для проверки окружающих. – Усмехнулась она. – Ты ведь умеешь читать. Это первое, чему учат в храмовых школах.
– Действительно, в храмовых школах только и учат… – задумчиво проговорил мужчина, прижав к себе хрупкое тельце, и, также резко освобождая из объятий, пока она не испугалась, и, тихо прошипев, улыбаясь в прижатый к губам палец. Дверь за ним хулигански хлопнула.
Ночь горячей пеленой накрыла Гвэн. Гамак окутывал теплом, волны мягко укачивали, подвес сглаживал качку. Ей снился дядя. Он смотрел на нее своим гневным немигающим взглядом, а потом протянул руки и начал душить. Проснулась девушка в горячем поту от своего собственного крика.
Юнга, вбежавший на звук, потрогал красный мокрый лоб.
– Лихорадка! – крикнул он подбежавшей команде. Росланг кивнул и ушел. К Гвен приставили маленькую скукоженную старуху, помогавшую на кухне, напросившуюся на корабль со своим сыном.
– Вот, выпей лечебных травок, деточка. – Ворковала старуха, вливая в рот принцессы мерзкий вяжущий горький отвар.
– А Алан где? – то и дело спрашивала Гвэн в полубреду. Но он не появлялся весь день и вечер. Было обидно. «Видимо, он не из тех, кто рядом в трудную минуту, – с грустью подумала девушка, глотая горячую слезу. – Тем лучше, нам ведь это не нужно. Совсем не нужно…». Она кивнула себе еще раз и уснула, не замечая, как подушка становится мокрой.
Глава 8.(Алена Андреева). Angelus domini.
Жар сменялся ознобом, голова была словно в вате, руки странными непослушными плетями тянулись к кружке. В железной шершавой плескалось совсем мало, стремясь пролиться на такой далекий пол, или себе на грудь… Губы, с помощью странной старушки, касались края кружки, но в рот лилась не желаемая вода, а противный горький отвар. Ночью рвало.