Гвэн представляла, как он удивится и улыбнется, может даже, обнимет. Это предвкушение тепла дарило ей невидимые, но вполне ощутимые крылья. И пусть все решит судьба, как сказала Руригва. Действительно так.
В дверь постучали. Девушка спешно доделала последний стежок и принялась отгрызать неподатливую нить. В таком виде ее и застал юнга. Мальчик объявил, что ее ждут на завтрак в столовую.
Помятое платье из ее узла, волосы, спешно зачесанные в две косы, с помощью костяных шпилек змеями прижатые к голове. В зеркальном подносе, что притащила старушка, видна немного медно-желтая, но все еще бледная особа. Покусала губы, хоть себя убеждая, что так они будут краснее. Вышла за дверь. Оглянулась. Старушка осталась в каюте.
– Для капитана и главных накрыто. – Пожала плечами. – Меня не звали. Нат-ко, рукоделье-то свое не забудь. Чай, все утро трудилась…
Старушка осталась в каюте, а Гвэн, еле стоящая на своих ногах, упираясь во все, что встречала по дороге, шла в столовую, спрятав тесемку за поясом в кармашек. Ощущение праздника потихоньку пропадало. Команда сурово и нервно крутила снасти, мальчик драил палубу. Несмотря на воду и тряпку, отчетливо виднелись следы крови на полу. Гвэн занервничала: а может, они не избежали боя? А кто ранен? Так, может, поэтому Он и не пришел, а она так расстроилась, что не проведал и заставил в таком состоянии одной брести?
Практически не дыша от страха и растерянности, она вбежала в каюту.
– Вот видите, сказал равнодушно Алан. – Она в прекрасном самочувствии, даже румяная.
– Это я торопилась… – начала, было, девушка и осеклась. Говорить о своей слабости после сказанного было глупо, как выпрашивать жалость. Да, я румяная, и да, я смогла дойти. В этом он прав. Но что-то болью резануло сердце. Она еще не умела осознать это в словах, но поняла, что за нее просто не волновались. Но ведь это так по-человечески – спросить, как я себя чувствую, предложить помощь, пожалеть, навестить… а ему словно и дела нет. У него государственные заботы, важный он. Вот стану… и увидит!..
Гвэн, морщась от боли, своих мыслей и обиды, села на самый далекий от него стул. Ближе посадить ее не захотели. Какая пакость! Словно я самая ненужная и лишняя на этом корабле, даже если именно меня и везут всем судном на встречу с новым женихом. Мда…
Квашенная капуста пахла пьяняще и аппетитно, но есть ее сейчас не представлялось возможным. Маринованных морских гадов тоже пришлось отодвинуть. Мясные рулеты были так сильно присыпаны перцем, что тоже не лезли в рот. Девушка вздохнула с горечью обиды. Предательские слезы наворачивались на глаза. Ее звали к завтраку, но не было ничего на столе, чего она бы могла поесть. Словно и не лежала она двое суток, умирая, по его воле, и вся команда об этом не знала.
Гвэн вгрызлась в кусок белой лепешки, чудом успев уцепить его, последний, со стола. В стакане плескался квас. Она сделала глоток и отодвинула массивную деревянную, окованную железом, кружку, украдкой вытирая правый глаз, который все-таки не сдержался и отпустил в плаванье соленую злую слезу.
Она старалась рассмотреть Алана, но он был через четыре человека от нее и по той же стороне стола. Пользуясь оживленной беседой, где ее мнения, явно, не спрашивали, она выскользнула со стула и пробралась к нему. Острый взгляд, полный укора и порицания. Алан шикнул и встал, совсем покидая столовую. Такого она точно не ожидала.
Есть хотелось нещадно. Боцман, сидевший напротив, опомнился первым и предложил сходить к коку за чем-то более подходящим для такой болезненной особы. Девушка поклонилась головой, застенчиво и грустно улыбаясь. Он пришел через десять минут, держа в руках три немытых яйца.