Он еще с полчаса общался с дворянами и обсуждал кому какие земли отойдут, с кого какие сборы, утвердил набор солдат – по одному с каждого двора. Лорды, скрипя зубами, стали расходиться, в поисках своих карет. Слишком много стоило обдумать. Слишком много вопросов. Король-полукровка, еще и незаконный – войне точно быть! Только вслух высказывать мнение не решился никто, даже Илгот.
Шеллерт помахал им издали, поворачиваясь полубоком к лестнице, даже улыбка не успела сойти.
– Помнишь Ильму? – и острое железное укололо сердце, мешая ему сократиться целиком.
– Что это? – Шеллерт посмотрел на свою грудь, пробитую коротким, но зазубренным ножом. Стражник, усы которого так запомнились Вульфу после собора, стражник отстоявший жизнь Гвинелан, буравил его злыми глазами и проворачивал нож.
– Это за мою невесту. За Ильму. – Другие стражники оттащили Линдси, и кто-то подхватил сзади падающего Шеллерта. Камни потолка слились в одно серое пятно, которое стало темнеть и заслонило собой весь мир.
Алена Андреева. Angelus Domini. Глава 20
Алан сидел в шалаше из палок и шкур и смотрел на огненный цветок, что танцевал на метелке из сухих, сильно пахнущих веток. Крыша шатра уходила прямо в открытое небо со звездой из деревянного костяка. Напротив, за пламенными лепестками, сидел седой коротковолосый старик, с квадратной челюстью и хитрой отвлеченнойухмылкой. Шоколадное лицо, в обрамлении снежно-белых волос, зияло щелками сощуренных, как две перевернутые улыбки, глаз. Полноватые губы пошамкивали и снова растягивались в улыбке, словно старик прожил столько веков, что заранее знает и прощает всех и каждого, живущих на этой грешной Земле.
Рядом суетились три девушки с цветными косичками. Они обтирали плечи храмовника от крови, растирали руки и ноги какими-то благовонными маслами. Алан морщился и злобно зыркал, положив подбородок на руку. Он, сидел,отвернувшись от добровольных служанок, поджав ноги на сухой теплой шкуре, и усиленно делал вид, что эти действия ничуть его не касаются. Иногда стряхивал их со своей руки,или ноги, если массаж ему сильно досаждал.
Наконец, старик покачал головой и сказал тихо, обращаясь скорее к огню, нежели к гостю.
– Мы не будем подбирать ему жену, пусть не думает. Да-да. У него уже есть жена, и наши дикие девы не пара ему.
– Ты разговариваешь по-нашему? – Алан окончательно махнул девице, той, у которой было больше розовых косиц, и слишком ласковые руки.
– Не сложно говорить по-вашему. – Ответил седовласый. – Ваш язык – всего лишь указание простых эмоций и действий.
– Ты много знаешь про нас? Ты знаешь, кто я? – с серьезным видом, сведя брови в одну упрямую линию, произнес угрожающе храмовник.
– Я достаточно знаю, молодой человек. Это меньше, чем ты думаешь, но больше, чем можешь себе представить.
– В таком случае, ты понимаешь, что ничем вам не удержать меня эти три дня. Я уйду, как только сменится караул, и ты ляжешь спать. Хотя мог бы и сейчас, поубивав много людей.
– Нет необходимости сторожить тебя. – Благостная улыбка не сползала со старческого лица, и Алану даже хотелось размазать ее в кровавую полосу. – И ты не уйдешь.
– С чего ты взял? – храмовник взял полупрозрачный камень из кострища и кинул в шкуру шалаша, что служила одной из шести стен. – Вы не заперли меня, и не удержите силой.
– Ты так думаешь? – старик по-доброму улыбался, ничуть не проявляя злости и ответной угрозы. – Ты не стабилен. Твоя смерть встрепенула душу, и душа вся дрожит, словно на ветру. У тебя сейчас нет опоры, нет уверенности, нет сил. Слишком много сырости в твоем теле. Перекрыта энергия.
– Хорошо, раз так считаешь, то назначь бойца. Если победа будет за мной – я уйду тотчас. Никто не пострадает. Обещаю.
– Никто не пострадает в данный момент. Но я вижу твое будущее. Много светлых душ отлетит, вступив на путь, в который ты их призовешь…
– У меня есть опора. И мой долг. А еще, у меня есть незаконченное дело, и я нужен своим людям. Прямо сейчас.
– Ты ошибаешься. Своей жестокостью ты чуть все не перечеркнул. Сейчас ты не можешь помочь своим людям, и тебя нельзя отпускать отсюда. В тебе слаба энергия Ци, контур не замкнут. Ты словно злой подранок, что пойдет напролом, убивая ради смерти, не щадя ни себя ни других. Разрушение и крах ждут тебя.
– Дай мне бойца. Я пощажу его. Обещаю. Он будет лежать, побежденный, и тогда будешь ему напевать свои сказки про Ци.
Старик протянул руку прямо сквозь пламя, то ли для рукопожатия, то ли для испытания. Алан взялся за его ладонь и попытался повернуть ее наверх. Не тут-то было! Седой сидел и улыбался, не чувствуя пламени, и, не прилагая никаких видимых усилий, тогда, как Алан весь взмок от напряжения и натуги. Вены вспухли на его висках. За ушами прокатились две крупные капли пота. Старик не стремился победить противника, держа свою кисть вертикально. А храмовник весь скривился, наплевав на правила, и, нажав для силы всем корпусом на протянутую кисть. Рука старца не шелохнулась. Тогда Алан взял второй рукой в уголок шкуры один из горящих камней и прижал к голому запястью старика, рыча от жара, пробивавшегося сквозь мех. Старик и бровью не повел – лишь сидел, все также снисходительно всепрощающе улыбался. Камень выскользнул и упал Алану на колено. Волоски занялись, почувствовался запах паленого. Старик отшвырнул храмовника, спасая от травмы, мгновенно поднявшись, и, даже не изменив ни выражения лица, ни дыхания. Словно маска, его лицо не соответствовало тому, чего ожидал Алан. Пухлые губы растянулись и обнажили ровные белые зубы.