Утро субботы началось с бешеной приборки. Даже мать, подперев локтями колеса инвалидного кресла, смотрела, скривившись. Все странные и старые вещи, что валялись, висели, выглядывали с открытых полок, складывались в две большие кучи. Одна была упакована в большой тканый мешок и отправлена на балкон до лучших времен. А вторая – в мешок черный и прямиком на помойку. Все детские картинки в рамочках, фотографии, поделки, свистульки, постеры и гитара без струн… все было вычищено и спрятано перед приходом важного гостя.
– Оставь, не вздумай трогать! – мать въехала, с круглыми от гнева глазами. В отцовскую комнату они заходили редко. А фото отца – беззубо улыбающегося лысого пьяницы, в помятой куртке, среди выросших в огороде огромных тыквенных листьев, держащего в руках испуганного щенка дворянских кровей – Катя хотела убрать, как можно дальше! Вместо этого, фото переехало на кухню, где мать расположила его на подоконнике.
– Мам, можно, я обратно отнесу? Я там уже помыла полы и пыль вытерла. – Робко попыталась привнести гармонии дочь.
– Ты думаешь, я дура? – мать развернулась к ней. –Считаешь, я не вижу, как ты готовишься к гостям? Тот хмырь придет, вероятно? И ты решила, что чистые стены, со следами снятого, куда лучше, чем показать ему свою позорную жизнь? На носочках долго не пробегаешь – свалишься! Пусть сразу видит, к кому пришел и валит.
– Почему моя жизнь позорная? С чего я должна чувствовать себя в чем-то хуже других?! – Вспылила Катя. Вечер начинался хреново: сейчас маман взбесится, потом выкажет все раздражение перед Максом! Стыда не оберешься потом...
– Потому, что твой отец – пьяница, который избивал тебя и покалечил мать. И стереть это не получится, как и скрыть! Он будет стоять здесь и смотреть на тебя. Чтобы никуда не девала, поняла?!
– Что за тупость хранить и беречь то, что тебя поранило и сгинуло?! – в очередной раз, психанула дочь и хлопнула дверью. Отца не было давно. Но мать маниакально хранила память о нем, годами оплакивая, въезжала в его комнату и часами просто сидела, закрыв глаза, и, принюхиваясь к отголоскам тех, (сомнительных, надо сказать!), запахов, что господствовали здесь в его время. Любила ли мать отца? Боготворила. Часто пренебрегая единственным любящим ее ребенком. О папе Катя не помнила ничего хорошего. Он ходил на собрания в школу, потом скручивал черный провод удлинителя и, со всей дури, лупил дочку, куда попадет. Мог разбудить, пнув, не глядя. Мог оставить с собутыльниками, а сам уйти за новой бутылкой, но так и не вернуться.
Однажды дочь вылила самогон, по цвету и запаху больше напоминавший мочу. Бутылка валялась под кроватью, среди прочего мусора. Мать, только привыкавшая к своему креслу, и, вечно заплаканная, лишь рукой махнула: «Сами разбирайтесь». Отец подошел к Кате, держа в руках свой обычный скрученный удлинитель, а у нее был нож, которым она чистила картошку…
Девушка до сих пор помнит свой страх… вот она, дрожа всем телом, говорит отцу, что сейчас зарежется, к черту, если он ее еще раз тронет! Словно хаос вышел наружу, впитываясь в округляющиеся зрачки родителя… и вот, отец уже протрезвел и плачет, на корточках, подползая к вышедшей из себя дочери. Его трясет, как и ее саму. Он скулит: «Катенька, только отдай нож, пожалуйста…». И Катерина тогда испугалась! И сильно. Того, что родитель, который контролировал и наказывал ее – оказался слабым и никчемным! Вот чего!
Она на всю жизнь поняла, что в ней есть такая сила, что шокирует и ломает людей, и что лучше молчать, да терпеть, чем выпускать своих демонов наружу. С того памятного вечера, отец больше ни разу не ударил ее. Сначала, он постоянно играл в компьютерные игры, не высовывая носа, кроме как за выпивкой. Весь сдувшийся и тихий, он однажды вышел в магазин, и больше не вернулся. Соседи нашли его с бутылкой в обнимку. Врачи сказали, что доля этилового спирта превысила процент крови в венах. Так Катиного отца не стало. Винит ли она себя в его смерти? Иногда да, иногда нет. В конце концов, это был его путь, и никто не смог бы вытащить его со дна. Так даже лучше.