– Да придут сейчас. Курить ушли. А вот у тебя, милая моя, губы бледнее щек. Доставай помаду и все остальное. Что-о-о это?! Не. Надо поярче. Праздничный мэйкотличается от повседневного. Залезай, я подготовилась.
А потом в машину сели Борис Саныч и Макс. Было почему-то обидно. Она так старалась и отрывала подругу от дел, а жених просто утащил непричастного старика после работы.
Сначала ехали какими-то лесами. Темнота заползала в новые окна и давила на грудь. Катя, круглыми от страха глазами, смотрела на молчащую компанию. На лицо Макса падали жуткие тени, а взгляд казался недобрым и огненным. «Это просто от красных фар машин впереди» – успокаивала себя Катерина. Старина Борис смотрел хмуро и пожевывал губу, словно, размышляя о чем-то. Не замечала странного молчания и напряжения только Люба, что тараторила и щелкала своим тяжелым мега-монстром, что, по ошибке, зовется фотоаппаратом. Килограммовый Кенон был обвешан вспышкой и софтбоксом сверху – «для мягкости света». Ставить зонтик и «допсвет» в машине все наотрез отказались, уверяя, что любой результат их порадует, а времени на фотосессию по дороге – просто нет.
Форд резко повернул направо. Машины пропали. Тишина и темнота нагнетали тревогу. Катерине казалось, что ее и Любу сейчас отвезут в какой-нибудь подвал и там посадят на цепь, или расстреляют, или сдадут в бордель –все, что угодно из того, чем может жесткая мать пугать свое послеподростковое дитятко... но дело было, конечно, не в маминых историях. Просто события вчерашнего вечера подорвали доверие девушки к выбранному субъекту. А его раздражение и злость в речи так некстати заменили нежность и желание, что не с той рожей, казалось, идут под венец.
Катя призналась себе, что хотела бы ехать сюда вдвоем, ощущая его руку на своей коленке, (как в романтичных фильмах), ворковать о пустяках, и целоваться на светофорах. А, в итоге, сидела сзади, наискось, дальше всех от Макса, повернувшись спиной, шипя от Любиных рук, что, второпях, плели какую-то хитрую косу-пучок для церемонии…
Лес сменился огромными сугробами по обоим краям дороги. Само полотно было плохо прочищено и проезжено. Они рисковали застрять. Минут пятнадцать такого галопа, и в темном овраге впереди, словно в ледяном ведерке великана, показались смутные огни. Знакомая с детства,церковь казалась сейчас не краснокирпичной, а полностью черной. Закопченные потолки и священник в черной рясе... на секунду Кате показалось, что у святого отца на голове рога... девушка вскрикнула и потеряла сознание...
Очнулась в исповедальном зале. Люба совала в нос нашатырь, пахший то ли еще нашатырем, то ли уже благовониями. Сознание возвращалось постепенно. Макс отрывисто и тихо разговаривал со священником. Показывал ему какие-то копии свидетельств, от исповеди отказался, махнул на Катю, со словами: «Да какие ее грехи!..». Так Катерина поняла, что ей исповедаться тоже не придется. Смутное чувство, на грани облегчения и недоумения, учитывая прошлый вечер вдвоем…
Люба увела в туалет и помогла одеться. Все заняло минут пять, но в дверь уже забарабанили. Было такое впечатление, что внешний вид невесты важен исключительно невесте, и, может быть, Любе, как фотографу.
– Как ты? – Макс, без излишней эйфории и похвалы,рассмотрел избранницу, заправив специально оставленный локон за ухо. – Хочешь? Я настаиваю, а то опять грохнешься. – Катерине была протянута фляга, из которой залпом она выпила около трети, под довольную ухмылку жениха. Саныч пришел с улицы, (за ним посылали), хмурыйи пропахший дымом.
Церемонию Катерина помнила плохо. Ее отвлекали громкие щелчки фотоаппарата, Люба, что умудрилась-таки притащить две точки света и теперь ходила, врезаясь спиной в напольные подсвечники и канделябры, переползая, и, замирая в самых нелепых позах. В левой руке невесты таяла свеча, капая на бумажную кружевную салфетку. Правая, под белым полотном, лежала в руке Максима. Его рука была жесткая и, словно деревянная, не согревала. Катя боялась как-то особо ее пожать, вынуждая Макса посмотреть на нее. На головах были тяжеленные венцы, ноги на коврике перед батюшкой.
Слава Тебе Боже наш, слава Тебе.
Ходящие по путям Его.
Слава Тебе Боже наш, слава Тебе.
Плоды трудов твоих ты будешь есть.
Слава Тебе Боже наш, слава Тебе.
Блажен ты, и хорошо тебе будет…
Катерина стояла и вслушивалась в неразборчивые фразы-заклинания, пытаясь осознать их значение, вроде бы,знакомое с раннего детства. Только сейчас они стали вызывать вопросы… почему «блаженные», разве это не значит «юродивые и не ведающие, что творят»?..