Кудеяр засунул руки поглубже в карманы и огляделся. Одно дело – проноситься мимо на автомобиле, совсем другое – топать пешком. С позапрошлого года, когда они здесь гуляли с Марьяной, на Московском мало что изменилось. Прибавилось-убавилось несколько вывесок, а так всё было по-прежнему. Иван пересёк тротуар и потянул стеклянную дверь. Магазин «Хлебный дом» никуда не делся со своего места, а он помнил, какие здесь раньше были торты…
Торты – что даже несколько странно по нынешним временам – тоже оказались на месте. Целый длинный прилавок. Времена, когда напуганный дороговизной покупатель дружно дезертировал из магазинов, успели миновать (возможно, до следующего долларового обвала), и народу у прилавка было хоть отбавляй. Женщина, отчего-то сердитая на весь белый свет, катила сквозь толпу складную коляску. Перемазанный кремом отпрыск истошно орал и брыкал ногами. Секундой раньше он капризно зафитилил купленное ему пирожное прочь, на грязный пол, и теперь гневался, отчего это мама не бежит подбирать и не уговаривает доесть.
– Мужчина, дайте пройти!.. – обратилась (если это можно назвать «обратилась») женщина к Скудину. На самом деле он совершенно ей не мешал, но раздражение требовалось сорвать. Иван поспешно отступил прочь и подумал о своём сыне или дочери, так и не родившемся. Почему он был настолько уверен, что их с Машей ребёнок нипочём не стал бы швыряться пирожными и водить как резаный, заставляя взрослых краснеть?.. Это был бы хулиганистый, благо есть в кого, но добрый и разумный малыш…
– Выбрали что-нибудь? – улыбнулась Ивану юная продавщица. Он собрался ответить, но в это время из резко распахнувшейся двери снова дохнуло Арктикой, и к прилавку, слегка задев Скудина рукавом, проследовал рослый, полноватый молодой человек. По стеклу этак хозяйски брякнули автомобильные ключи на брелоке, украшенном трёхлучевой мерседесовской звёздочкой:
– Девушка, мне «Ночную розу»! И пирожных разных коробочку…
Очередь за тортами была длиной ровно в три человека. Парень и в мыслях не держал кого-то обидеть. Он просто НЕ ЗАМЕТИЛ стоявших. Продавщица замешкалась, соображая, кого обслуживать первым. Резвый малый не снизошёл даже до ссыпки на нетерпеливую подругу, ждущую в «Мерседесе»: пропустите, мол, товарищи-господа, не то прямо тут помру от любви!.. Даже и того не сказал, а таких, страдающих полным отсутствием воображения, Кудеяр, ох, не любил.
– Слышь, друг, – сказал он негромко. – Очередь тут. Парень едва покосился:
– А я спешу, дядя.
Кудеяр взял его руку с ключами и без усилия снял её со стекла, улыбнувшись в ответ:
– А я тоже, племянничек. Хотя в действительности не спешил никуда. Улыбка, если вдуматься, – это оружие. Как и все прочие человеческие проявления, умей только использовать. Улыбкой можно обаять человека, привязав его к себе на всю жизнь. А можно перепугать до смерти. В такие убийственные крайности Иван вдаваться не стал, но парень что-то понял (не разумом, конечно, – инстинктом) и посторонился:
– Да ладно тебе, дядя… покупай.
– Мне вот этот, пожалуйста, – Иван ткнул пальцем в бело-взбито-сливочный куб. Тот был почти лишён каких-либо архитектурных излишеств, но почему-то стоил как несколько богато разукрашенных кремовых башен, выставленных по соседству. Верхняя грань куба была залита абрикосового цвета глазурью, на ней красовалась надпись: «2000». Оставалось надеяться, что торт не валялся здесь со времён встречи юбилейного года. А может, это проявилась на кондитерской фабрике пресловутая «ошибка-2000»?.. Не возымев грозных последствий, которых от неё ждал весь мир, она, насколько было известно Ивану, до сих пор «вылезала» разными мелкими пакостями…
Он расплатился, взял торт и вышел наружу. Тут оказалось, что Арктикой в воздухе веяло не случайно. Как раз с той стороны, куда направлялся Иван, наползала низкая тёмно-серая туча; вероятно, следовало ждать снегового заряда. Солнце уже скрылось, вот-вот ударит ветер и полетят в лицо липкие, с пятирублёвую монету, снежные хлопья… Скудин машинально глянул на номер стоявшего у поребрика «Мерседеса» (в котором, кстати сказать, никакой подруги не наблюдалось) и двинулся вперёд по проспекту. Может, ещё в какую лавочку завернуть, кагора купить?..
Поганкины палаты
Квартира была двухкомнатная и по «хрущобным» меркам даже просторная. Однако иногда Рита начинала понимать, почему подруга Натаха сбежала отсюда при первой возможности. Впрочем, сегодняшний вечер по некоторым верным приметам обещал быть спокойным, без стихийных бедствий и полтергейстов. Рита твердо сказала себе, что расслабляться нельзя и что, скорее всего, нынешнее благолепие есть обманчивое затишье перед бурей. Тем не менее, ванну удалось наполнить без неприятностей. Трубы не начали гудеть, отхаркиваясь коричневой ржавчиной, газовая колонка шумела ровно и деловито, не грозя Хиросимой и не порываясь угаснуть… То есть настал всё же миг, когда – Господи, до чего ж хорошо! – Рита действительно погрузилась в чистую, горячую, ароматную воду. Блаженно вытянувшись, молодая женщина пошевелила измёрзшимися за день пальцами ног… и в памяти всплыл эпизод «стриптиза по-русски», виденный по телевизору давным-давно, ещё на заре Перестройки. Помнится, заиграло бессмертное «Не спи, вставай, кудрявая!..» и на сцену, неуклюже переставляя точь-в-точь Ритины валенки, вразвалку выбралась жуткая бабища. Ватник, стёганые штаны и толстый, неопределённого цвета платок, спущенный на самые брови… Подозрительно оглядевшись, тяжеловесная «бабец» отложила метлу, отставила ржавый лом и снеговую лопату… и принялась порхать!!! Под умилённые рыдания всё понявшего зала. И вот полетела наземь серая телогрейка, размотался платок, упали ватные брюки… Свалились нежно-голубые, с начёсом, панталоны «made in USSR»… Выскочил откуда-то парень в опрятной спецовке – и подхватил, закружил точёную фигурку, украшенную лишь радужными лепестками бикини…
Рита откинула нашампуненную голову на гладкий эмалевый край, с наслаждением слушая, как возле ушей лопаются невесомые пузырьки пены. Каждый день (если, конечно, удавалось мирно поладить с трубами и колонкой) она вот так смывала с себя Поганку-цветочницу и вполне понимала змей, меняющих кожу. Не сказать чтобы она возвращалась с рынка физически грязной. Ощущение замаранности было более глубоким и тонким. Таким, что мылу вроде бы не полагалось от этого помогать. Но ведь помогало! Из душистой ванны Рита выбиралась совсем другим человеком. В самый первый вечер она, помнится, насмешливо сравнила себя с Афродитой, восстающей из пены. Это сравнение, приправленное изрядной долей цинизма, с тех пор всякий раз приходило ей на ум. Да уж. Афродита…