Думая о своих товарищах по классу, Алексей осознавал, что их детство было более мирным, нежели его собственное. Им не надо было выбирать родину. У них были корни. А у него нет. И ни отец, ни мать не могли понять его. Он вспомнил старого консьержа, который вот уже два года как обозвал его «грязным иностранчиком» из-за того, что он шумел с товарищами около его комнаты. Оскорбление засело в нем как заноза. А сколько злобы на искаженном лице цербера! Посмел бы он быть таким дерзким, если бы родители Алексея были французами? Слава богу, месяц назад его уволили за пьянку. Новый консьерж оказался более любезным. Но он не мог правильно произносить «Крапивин». И упрямо говорил «Грапилефин», над чем очень смеялся папа. Алексея это совсем не смешило. Казалось, что консьерж, искажавший фамилию, высмеивал его происхождение.
Он вновь зажег ночник и взял на столике книгу. Это была избранная поэзия Виктора Гюго из классной библиотеки. Наугад открыл ее и попал на «Джиннов». Первые же строки потрясли его. И в душе зазвучала – сначала очень нежная, а затем все более и более громкая – музыка. Дочитав до конца, он решил спросить у Тьерри, знает ли он это стихотворение. Если он захочет, даст ему книжку. Потом они обсудят ее на переменке во дворе. Эти мысли заставили его забыть и Ленина, и «грязного иностранчика», и он погасил лампу с чувством ожидания больших радостей в жизни.
II
По традиции, заведенной месье Колинаром, все субботние утренние уроки французского посвящались тому, что он называл «свободное изложение». Каждый ученик должен был перед классом рассказывать понравившееся ему стихотворение. Алексея настолько покорили «Джинны», что он решил выучить их наизусть. На переменке он поделился планами с Тьерри Гозеленом. Тот удивился.
– Знаю, – сказал он. – Это блестящее упражнение в стихосложении. Ловкая штука, если хочешь. Но по сути – ничто. Мишура!
– А мне очень нравится! – возразил Алексей. – Мне кажется, что это похоже на оркестр, который сначала играет тихо, потом взрывается, а потом опять тихо.
– Ты знаешь, что он написал это, когда был совсем молодым?
– Тем более замечательно! А что ты будешь рассказывать?
– Отрывок из Виньи, «Смерть волка».
– Тебе нравится?
– Очень мудро, – ответил Тьерри Гозелен просто.
Разочарованный, что не получил одобрения друга, Алексей тем не менее не отступился. В тот же вечер после ужина, когда управились с посудой, он принялся учить «Джиннов». Он расхаживал по столовой с книжкой в руке и громко декламировал. Отец и мать закрылись в своей комнате, оставив свободной столовую. Но дверь была приоткрыта. Они, конечно же, слушали и разделяли его восхищение гением Гюго. Это облегчало его усилия, с которыми удерживалась в памяти длинная вереница строф с неравным ритмом. В одно из мгновений это показалось ему настолько трудным, что он готов был отказаться. Решив посоветоваться с родителями, Алексей толкнул дверь. Мать читала русскую книгу, отец погрузился в газету, тоже русскую. Слышали ли они его? Он неожиданно спросил:
– Что вы об этом думаете?
– О чем? – спросила Елена Федоровна.
– Об этом стихотворении… «Джинны»…
– Извини, Алеша, я не обратила внимания. Я настолько увлеклась чтением «Смерти Ивана Ильича» Толстого. Захватывающе! Ты обязательно должен открыть для себя великих русских писателей. И не во французском переводе. На русском, на русском, конечно же, чтобы постичь всю красоту!
Алексей хорошо говорил по-русски, но читал с трудом и не имел никакого желания приняться за столь же тяжелое, сколь бесполезное дело. Чтобы раз и навсегда покончить с настойчивостью матери, он ответил:
– Да, да, согласен… Но сейчас я по уши погрузился в Виктора Гюго. Это великолепно!
Он вернулся в столовую разочарованный, обиженный, считая, что родители оскорбили Францию. Более часа он продолжал упрямо учить стихотворение строфу за строфой. И чем больше повторял, тем больше убеждался в его сверхъестественной музыкальной силе.
В субботу утром он был готов. Когда пришел его черед рассказывать, он, волнуясь, встал перед классом и едва слышным голосом начал:
По мере того, как лились стихи, голос его становился более уверенным. Дойдя до александрийских строф, он выкрикнул со всей силой, чтобы воспроизвести гам, с которым обрушились «ночные бесы» на дом:
Хохотал весь класс. Известный кривляка Дюгазон, закатив глаза и сцепив руки, в изнеможении катался по парте. Алексей боялся хватить лишку. Но взгляд месье Колинара придал ему уверенности. Учитель поддержал его улыбкой. Алексей вернулся к спокойной, менее чеканной речи. Джинны удалялись, их шум таял в тишине ночи:
Он замолчал, и хохот усилился. Месье Колинар, свежее лицо которого опиралось на жесткий со скошенными углами воротник, постучал по краю кафедры линейкой:
– Тихо! Очень хорошо, Крапивин. Вы постарались прочесть с выражением. Семнадцать из двадцати!
Сердце Алексея колотилось от радости. Сидевший через ряд Тьерри Гозелен повернулся и аплодировал ему. Можно ли желать лучшего? Пять минут спустя встал его друг, чтобы прочитать отрывок из «Смерти волка».
У Тьерри Гозелена была короткая – из-за горба конечно же – грудь и длинные ноги. Когда он сидел, то казался маленьким, когда стоял – нормальным. Скрестив на груди руки, он решительно начал:
Его голос казался монотонным. Он трижды запнулся, читая текст, и получил только четырнадцать. На переменке Тьерри поздравил Алексея.
– Я не силен в чтении, – сказал он, – но что ты думаешь о стихах?
– Очень красиво, – ответил Алексей. – Особенно, когда речь идет о том, как нужно уходить из жизни.
– Да. Благородный пример мужества. Только поэтому я и выбрал его. Каждый из нас должен помнить о нем в момент смерти.
– Ты часто думаешь о смерти?
– Да. А ты?
– Я тоже, – вдохновенно подтвердил Алексей.
На самом же деле он совсем о ней не думал, но ему хотелось попасть в тон настроения своего друга. Мгновение они помолчали, наслаждаясь метафизическим отчаянием посреди мальчишеских шалостей. Их товарищи играли вдали в футбол. Неожиданно старшеклассник – грубиян по имени Нейра – перехватил мяч и, убегая, толкнул Тьерри Гозелена, который, потеряв равновесие, тяжело упал на гравий. Алексей бросился за ним и, схватив его за руку, прокричал в лицо: