Как мне кажется, из этого вступления изъято не слишком много; возможно, имелась комплиментарная концовка. По поводу этой длинной цитаты следует сделать несколько замечаний. Первая схема, где все элементы практически «свалены в кучу», не соответствует никакой известной нам символике сфирот или алхимической последовательности металлов. Построение, в котором высшая сфира также соотносится со свинцом и оловом, кажется искусственным и едва ли объяснимым в каббалистических терминах. Сфира Йесод соотнесена здесь с ртутью и понимается как металл и символ мужской сексуальности, что согласуется с рядом источников, которые я цитировал выше[136]. Не менее поразительно утверждение об андрогинной природе меди; я не нашёл никаких подтверждений этому в алхимической литературе, хотя такой взгляд может объясняться символикой двух медных колонн Храма. «Снадобье металлов» — распространённое у алхимиков наименование философского камня. Очевидно, смысл его заключается в предполагаемой способности камня превращать «больные» (т. е. основные) металлы в драгоценные[137]. С другой стороны, налицо противоречие: во второй и гораздо более правдоподобной схеме Малхут открыто описывается с помощью символов prima materia. В восьмой главе (Kabbala Denudata I, с. 456), «луна мудрецов» ясно выступает как materia operas (материал для Делания). В то же время, луна именуется «снадобьем, ведущим к белому», ибо она «получает блеск своего белого величия от солнца». Примечательны два аспекта второй схемы. Здесь проводится различие между тремя высшими сфирот, которые сами по себе являются не металлами, но истоком всего металлического, и семью низшими — по сути, шестью металлами и prima materia. Возможно, это показывает, что автор успел подпасть под влияние новаций Парацельса, считавшего соль, в дополнение к ртути и сере, подобным основным элементом (называемым в нашем тексте истоком) всех металлов.
В XVI и XVII столетиях, так называемая «вязкая вода» иногда служила прозвищем Меркурия или ртути, иногда же хаоса или prima materia — что, разумеется, может означать одно и то же. Не совсем ясно, как автор представлял себе взаимосвязи между последней сфирой, которую он так недвусмысленно приравнял к prima materia алхимии, и первой, относящейся к истоку металлов[138].
Далее, в этой схеме наличествует странная (в плане очищения ртути) интерпретация Быт. 36:39. В Торе этот стих завершает перечисление эдомитских царей (правивших до израильтян в Эдоме) именем жены последнего из них; он имеет долгую и любопытную историю, на которой мы не можем сейчас останавливаться[139]. Звучит он так: «И умер Баал-Ханан, сын Ахбора, и воцарился по нем Гадар [сын Варадов]; имя городу его Пау; имя жене его Мегетавеель, дочь Матреды, дочь Мезагава»[140]. Второе имя отца, Ме-Загаб, буквально означает «золотая вода» и наводит на мысль об алхимическом толковании — как явствует из следующего презрительного замечания в комментарии Авраама ибн Эзры (XII в.): «Иные усматривают тут намёк на тех, кто делает золото из меди, но всё это пустая и бессмысленная болтовня». В действительности же, понятие me-zahab около 1400 г. употреблялось в иврите в качестве алхимического эквивалента золотой воды[141].
Наряду с автором Esh Mezaref, ещё один еврейский учёный, Биньямин бен Эмануэль Мусафия, хорошо известный в своё время врач и филолог, составил латинский текст, воспевающий алхимию. Он называется Mezahab epistola (Гамбург, 1640) и подробно рассматривает алхимические интерпретации указанного стиха. Mezahab выступает как aurum potabile, «питьевое золото» алхимиков. Автор пытается извлечь из Библии доказательства важной роли евреев в алхимии и с этой целью достаточно произвольно призывает на помощь многочисленные библейские стихи и более поздние источники. Попутно он также даёт алхимическое толкование Золотого тельца — мотив, популярный у алхимиков эпохи[142]. Я не нашёл в этом тексте связей с Esh Mezaref, автор которого отходит от собственной схемы отождествления металлов и сфирот, как только рамки символизма становятся для него слишком тесными. В такие моменты ярко проявляется странный и неестественный характер этой символики. Так, ему приходится приписать олово к сфире Нецах, а золото к Тиферет, чтобы обосновать алхимическую символику солнца и утвердить статус золота как «самого совершенного» из камней. В то время как в каббале солнце всегда привязано к данной сфире, золото всегда соотносится с суровым судом. Ему приходится полностью отказаться от лунной символики серебра, так как в каббале луна представляет последнюю сфиру, Малхут, и не может быть связана с Хесед, к которой тяготеет символика серебра в каббале. Как бы то ни было, золото занимает не такое уж значительное место во всей схеме, поскольку автор в целом следует этой символике. Нет у него и особых причин её подчёркивать; можно понять, почему он излагает и учит лишь одной химической практике — трансмутации для получения серебра. Весь процесс, подробно описанный им в частью химических, частью алхимических терминах, растянут примерно на четыре месяца.
137
См. H. Silberer, с. 75. Этот термин использовал к XV в. Шимон бен Цемах Дуран в своём
138
Имеются подробные рассуждения о приравнивании
139
В
140
В русском синодальном пер. здесь ошибка: «… сына Мезагава». Имя это на иврите написано как
141
142
Этот очень редкий текст Мусафии был перепечатан и рассмотрен в Johann Jakob Schudt,