- Погоди же, девочка! - прерывает ее нервно отец. - Ты еще не выслушала, что я хочу тебе сказать, а уже злишься и вопишь: не хочу того, не хочу этого! Это только так говорится оказия, а сама по себе мебель эта что-то необыкновенное, роскошь! У нее есть и какой-то стиль, но какой именно - я не запомнил. Осмотрел я ее, взглянешь - глаз не оторвать! Блестит, как новенькая. Она принадлежала какому-то англичанину, секретарю посольства, который, уезжая в Лондон, продал ее, так как там он намеревался купить другую.
- На голой земле буду спать, а этой "оказии" не приму! упорствует Беба, не слушая подробностей относительно благородного происхождения сомнительной мебели, которую хотят ей всучить.
Но тут вмешалась мать. Нежно положив руки на голову взволнованной и расстроенной дочери, она советует ей с ангельской кротостью:
- Ах, Софочка, какая ты, право! Не говори таких вещей, не расстраивай своего отца! Неужели ты думаешь, что он хочет купить для тебя какую-нибудь дрянь. "Оказион" - это французское слово, которое имеет совсем другое значение, чем в него обычно вкладывают. Еще в молодости, когда я обучалась в пансионе, сестра Жозефина любила говорить: "Dans chaque maison une belle occasion", что означает: "Во всяком доме своя прекрасная оказия!"
- Оставь ее, что ты ее упрашиваешь! - вскипел вдруг полковник запаса, ободренный благоприятным для него вмешательством жены и еще больше - благоприятным истолкованием опошленного французского слова. - Если она не желает оказии, то пускай себе остается ни с чем на доброе здоровье! Тоже, дочь называется! Вскормили, воспитали ее своей плотью и кровью, как говорится, а она еще позволяет себе так высокомерно и неприлично разговаривать со своими родителями! И что это за невоспитанное поколение, а-а-а!
И чтобы быть последовательным во все возрастающей степени своего возмущения, отец в разгар ужина вытер рот дрожащими руками, бросил салфетку, затем быстро встал из-за стола, хлопнул дверью кухни и, довольно подмигнув самому себе в темном коридоре, заперся в одной из комнат, неприступный, как средневековый феодал.
Несколько дней кряду после этого он входил и выходил из дому, не обмолвившись ни словом со своей дочерью, и Беба волей-неволей проглатывала свой горький кусок и примирялась с "оказией" своей судьбы. При посредничестве матери она даже узнала, что отец ее готов отдать английскую мебель какому-то мастеру, который может покрыть ее таким чудодейственным лаком, после которого хоть в море ее бросай, хоть на огне жги - ничего с ней не станется. И так как полковник запаса великодушно заявил, что о выборе цвета лака он вопроса не ставит и настаивать не желает, бедная Беба подпрыгнула, оживленная этой маленькой радостью свободы проявления своего вкуса, и мечтательно сказала:
- Ах, есть такой лак, который прекрасно имитирует цвет слоновой кости!
* * *
Правда, мы увлеклись рассказом о разных подробностях относительно одеял и спальни будущей семьи и совсем забыли нашего героя, однако надо быть человеком, лишенным всякого сердца, чтобы ограничиться двумя-тремя словами по поводу мучительного приобретения так называемого движимого имущества, без которого немыслимо какое бы то ни было замужество и женитьба.
Мы знаем, что есть всякие читатели и что кое-кто может возразить:
- Ну, уважаемый автор, все ли такие уж скряги, как ты рисуешь? Что за люди те твои герои, которые каждую крошку делят? Почему же ты, наконец, не представишь нам человека с широкой душой, с более щедрой рукой - ведь есть же и такие, которые широко раскошеливаются и дарят молодоженам что-нибудь, не отравляя при этом их существования?
- Терпение, братцы! - ответит автор. - Подождите, дайте только дойти до свадьбы! И вы увидите, какие славные родственники у наших молодоженов!
- Итак, скорей вперед! Слишком уж затянулась эта свадьба! Как будто и родители согласны, и в то же время, сам не знаю почему, дело-то начинает становиться немного сомнительным.
Эх, жизнь, жизнь! Но ведь во всякой свадьбе бывают непредвиденные расходы, ведь надо же купить невесте подвенечное платье, а наш герой, как известно, не является ни сыном Рокфеллера, ни внуком Ротшильда! Или, может, скажете: да чего там, обвенчайте их какнибудь на скорую руку, в обыкновенном платье, с четвертью карабунарского вина и полукилограммом тонко нарезанной горно-ореховской пастермы *. По одежке, как говорится, протягивай ножки - и нечего усложнять процедуру. Нет уж, извините, братцы-приятели, ведь все-таки так не женятся на единственной дочери, да притом еще на дочери полковника. Жених не должен ударить лицом в грязь, черт его возьми, а? На свадьбу придут избранные люди, кто в цилиндре, кто с шелковым платочком и в лайковых перчатках, неужели ты их станешь угощать вяленой говядиной и ограничишь на все время только одним стаканом вина? Вы хотите видеть душу-человека, не так ли? Вот вам жених - он есть душа-человек, широкая натура, он и раскошелится.
Однако, между нами говоря, в кошельке-то душичеловека ломаного гроша нет. Влез наш горемыка Буби с головой в авансы и займы и, как удочкой, извлек последний лев трехмесячного жалованья на будущее свое существование. Слава богу, что в середине прошлого века один умный человек, по имени Герман Шульце-Делич **, был осенен благородной идеей и организовал чудесное товарищество, которые мы называем ныне просто кооперативно-вспомогательными кассами, благодаря которым люди теперь могут и жениться, и рожать детей, и покупать гробы, стоит только найти двух благонадежных поручителей, готовых любезно поставить свои подписи на
* Пастерма - вяленая говядина.
** Шульце-Делич Франц Герман (1808-1883) - немецкий общественный деятель, основатель кооперативных товариществ взаимопомощи.
поднесенном им, как лепта на блюде, векселе, не очень интересуясь вопросом о взятой на себя при этом взаимной ответственности.
Благодаря этому и наш герой, чтобы выйти из затруднительного финансового положения, вдохновился кооперативным принципом взаимопомощи и вступил в члены кооперативно-вспомогательной кассы и уже через день-два прибежал к директору, чтобы узнать, разрешена ли ему просимая ссуда. А директор, понимаете, сидит, как истукан, в своем кожаном кресле, иезуитски улыбается и все рассказывает, что заседаний комиссии по ссудам еще не было, так как председатель ее заболел, у него завелись глисты, а у председателя контрольного совета вылезли волосы, и Буби со сжимающимся сердцем слушает все эти объяснения, ухмыляется невесть чему и, вместо того чтобы, потеряв надежду, искать спасения гденибудь в другом месте, героически держится за народный кредит и спрашивает с неослабевающим интересом, когда же будет заседание. "В будущий четверг!" - отвечает ему с неизменной любезностью директор, и, наконец, после того как проходит десяток четвергов, упорство нашего героя побеждает, и он узнает, что ему разрешили ссуду.
Буби прибегает в банк получить деньги, но там один из чиновников вдруг омрачает его радость. Буби нужно, представьте себе, десять тысяч левов, а выдают восемь тысяч, отчисляют около двух тысяч в деловой оборотный капитал, удерживают проценты за три месяца, потом его насильно делают членом фонда "Кооперативный муравей", вручают значок, продают ему лотерейные билеты, выдают сверх того еще на некоторую сумму облигаций оборотного капитала, и в конце концов новоиспеченный кооператор получает на руки чистыми деньгами пять тысяч и несколько сот левов. Разумеется, Буби не отказывается и от них, потому что все-таки не пахал и не копал, а денежки есть! Но на душе его, как говорится, остается какой-то горький осадок от явного издевательства над великой идеей Шульце-Делича.
Как бы то ни было, наш герой бодрым шагом выходит из банка и перед вечером вместе со своей невестой отправляется в магазин покупать обручальные кольца, выкупить давно готовое подвенечное платье и приобрести еще кое-какую необходимую к свадьбе мелочь. Они идут, тесно прижавшись друг к другу, смотрят рассеянно и то останавливаются, то натыкаются на прохожих, то вдруг наступают на какую-то собачонку, которая визжит у них под ногами, как автомобильная сирена, но никто из них не обращает внимания на эти ничтожные земные злоключения, потому что каждый чувствует, что он как будто бы ступил на громадное пушистое облако, которое несет его на себе, словно райский ветерок. Время от времени счастливая парочка останавливается перед какой-нибудь ярко освещенной витриной с желанием купить все, что на ней есть, но затем идет дальше, мучимая вечным страхом бедняков, зажавших в вспотевшей руке последние свои деньги. Тут встречаются знакомые и поздравляют их с помолвкой и близкой свадьбой, и наши герои вдруг начинают чувствовать такой прилив гордости, счастья и героического величия, как будто они первые и единственные обрученные на земле от сотворения мира и как будто бы об их женитьбе говорилось еще в книгах Александрийской библиотеки. Они принимают поздравления, улыбаясь до ушей, и так как им становится страшно дорого и приятно, что люди уже считают их одним неделимым целым, они склоняются друг другу на плечи с той вызывающей нежностью, которую жених и невеста особенно любят подчеркнуть перед глазами окружающих. Потом Беба и Буби продолжают свое триумфальное шествие с базара, покупают обручальные кольца, сидят перед маленьким прилавком ювелира, пока тот выгравирует на каждом из колец их имена и неизбежные памятные даты, и, таким образом связанные навсегда золотыми символическими звеньями брачного союза, наши герои отправляются к портнихе и освобождают, как из ломбарда, долготерпеливое подвенечное платье, каждый рубчик, каждый шов которого Беба осматривает с бьющимся от волнения сердцем. Наконец, нагрузившись еще несколькими небольшими пакетиками, жених и невеста заходят в кондитерскую, выбирают себе пирожное с кремом и начинают есть его со всеми теми неудобствами, которые влекут за собой самые невероятные неожиданности и наихудшие последствия: заключенный между двумя тонкими корочками дурацкого пирожного крем вдруг высовывается, как язык, и падает, скажем, на подвенечное платье несчастной невесты, а невеста вскрикивает от ужаса и вскакивает, почти обезумев, со стула. Но, к счастью, платье хорошо завернуто в бумагу, и злополучный крем не причиняет ему никакого вреда. Именно этот-то крем Буби немедленно соскоблил ножом и потом брезгливо стряхнул на пол, где его тут же слизал какой-то чахлый котенок, не оставив никакого следа от злополучного происшествия.