Затем Катерина и Гадж Сингх шли в другую спальню, чтобы спать.
Отсутствующая комната — которая находилась над развалинами — на многие годы превратилась в арену экстаза. Каждую ночь рука, поворачивающая ручку, появлялась в дверном проеме, затем раздавался шорох олова, соскабливание туфель, и повторялись ритуалы любви.
Очень быстро они научились подкладывать брезент между простыней и матрасом.
Каждую ночь Гадж Сингх и Катерина развешивали простыни в гостиной перед камином, чтобы просушить их. И через несколько дней сушки и экспериментов, когда простыни становились жесткими, их отдавали Банно, чтобы постирать.
В те дни, когда они наконец снимали простынь, мелкие лужи усеивали брезент. Приходилось держать его за четыре конца; сушить на покатой крыше.
Это было за гранью понимания.
Ее тело перешло все границы и достигло какого-то сексуально-духовного состояния.
Гадж Сингх окрестил это амритой, «нектаром богов».
Он сказал, что чувствовал, что боги благословили принимать ванну каждый день.
Гадж добавил, что это как у Шивы и Парвати. Когда они за нимались вселенской любовью, мир купался в их возлияниях.
Шива и Парвати. Главный дуэт. Создатели и разрушители.
За те много лет, которые Катерина прожила здесь — более двадцати лет, она только однажды выезжала из Гетии на равнину. Поскольку дат в дневнике было очень мало, было трудно определить год, но это случилось примерно в 1920-ом. Она поехала в Агру. Вероятно, чтобы посмотреть Тадж-Махал, Фатехпур Сикри и Форт, но вряд ли это было ее единственной целью, потому что Катерина отсутствовала более четырех месяцев. В записях было мало упоминаний об осмотре достопримечательностей. Просто было написано, что она уехала, и путешествие было утомительным, и Гадж Сингх был с ней. В последней книге случайно упоминалось о путешествии в Агру, но это не npoливало света на его истинную цель.
Катерина упомянула, что получала письма из Чикаго в последние годы. Были отдельные упоминания об апокалипсических речах Эмилии, в которых она предупреждала дочь не уходить слишком далеко от Господа и помнить, что Бог найдет ее — неважно, в каком заброшенном месте она находится, — если Катерина обратится к нему.
Джон умер, когда она еще была в Джагдевпуре. Потребовалась огромная мудрость Сиеда, чтобы помочь Катерине справиться с ее горем. Она описала свою потерю с почти молчаливой печалью. Катерина попыталась — в своем дневнике — написать ему письмо в качестве эпитафии. Это было трудно. Она начинала четыре раза «Мой дорогой отец», а затем шло несколько трудных эмоциональных абзацев. Катерина останавливалась, зачеркивала и начинала заново. Наконец, письмо осталось легендой, написанной маленькими, четкими буквами на, возможно, единственной незаполненной странице в собрании дневников: «Джон, мой отец, в стране, где я живу, говорят, что мы рождаемся снова и снова, чтобы отдать наши долги; если это правда, то я молюсь, чтобы снова родиться твоей дочерью».
Не было никакого намека, что она когда-либо писала своей матери, и не было упоминаний о том, когда умерла Эмилия.
С какого-то места — в 1919-30-ые годы — дневники становились все мрачнее и мрачнее. Змея проникла в сад Катерины. Гадж Сингх привез жену и троих детей из деревни, чтобы они жили с ним. Жену звали Камла, и она была светлокожей, изящной и совершенно неграмотной. У нее не было прав, чтобы помешать мужу пробираться сквозь дубы к лестнице и подниматься по пологой крыше каждую ночь, и он продолжал это делать. Но, очевидно, у нее было достаточно сил, чтобы отвлечь его.
Кажется, что Гадж Сингх очень сильно возжелал свою жену, и его внимание разделилось между двумя женщинами. Камла выросла из ребенка-невесты в хорошенькую девушку, а затем в зрелую красивую женщину, и он наконец разглядел ее привлекательность. Гадж уже не оставался на ночь в большом доме. И бывало, что он оставлял Катерину одну, потому что в семье случались неприятности — чаше всего Камла или дети заболевали. Происходили ссоры, Катерина впадала в дурное настроение, внезапно открыв его растущую страсть к привлекательной жене. Однажды, когда он не пришел, Катерина спустилась вниз в полночь в обуви с резиновой подошвой, пробралась через дубы и встала снаружи его дома, состоящего из двух комнат, у нижних ворот, чтобы послушать его стоны. Казалось, что он в каком-то безумии разговаривает с ней на гортанном диалекте, рассказывая ей, как она прекрасна, спрашивая, нравится ли ей то, что он делает. Спокойным голосом жена спрашивала его, так же ли она красива, как белая мемсахиб, и так же ли она чувствует.
Да, да, да; больше, больше, больше; лучше, лучше, лучше. Гадж Сингх стонал, получая удовольствие.
Когда Катерина вернулась в дом, ее ноги были покрыты росой, ей пришлось окунуть их в корыто с табачной водой, чтобы освободиться от присосавшихся пиявок. Затем она приложила руки к тем местам, где ее тело было влажным, и начался полет.
Катерина не прекратила изливаться на Гадж Сингха, но теперь в этой жидкости была кислота. Излияния любви и желания, правящие всей ее жизнью, начали окисляться. Словно в ней выросло зло, портя великую красоту ее свободного духа.
Она оставила Камлу и детей за пределами основного дома, даже основных террас, двух спереди и одной сзади. Катерина не хотела развивать отношения с кем-нибудь из них. Порой с горной вершины у источника она могла видеть двух маленьких девочек с тугими косичками и хорошенького мальчика, играющего с маленькими плоскими камнями в какую-то игру у нижних ворот, но, когда они смотрели на нее, она отворачивалась.
Часто она видела Гадж Сингха на дороге внизу имения, несущего маленького мальчика на плечах, заставляющего его смеяться и визжать. Было ясно, что мальчик был его страстью. Это злило ее.
Катерина никогда им ничего не дарила. Это были люди, которые вмешивались в чужие дела и мешали ее любви.
Она убеждала Гадж Сингха отправить их всех обратно в деревню. Долгое время он противился, желая ночными экстазами успокоить се негодование. Но успокоение не приходило даже после последней дрожи и дождя. В тот момент, когда он выходил за дверь, чтобы оказаться на крыше, злость и дурное настроение возвращались снова. Пока они занимались любовью, все было как всегда, но остальное время в ней горела яростью.
Чтобы урезать его права, она перенесла свое покровительство на Банно и Рам Аасре, которые стали теперь Мэри и Питером. Пара, принадлежащая к низкой касте и когда-то принятая щедрым Сиедом, решила поклясться в верности — по крайней мере внешне — более могущественному богу: у него были более влиятельные прихожане, которые уважали его. Преображение произошло по упрямой инициативе Банно. Теперь они повесили кресты на шею и ходили по воскресеньям на мессу в Наини, Банно смешно одевалась в платье, ее походка изменилась, стала более плавной. На Рождество их научили печь пироги, зажигать свечи и петь гимны и веселые песни, переведенные на хинди церковными миссионерами.
Гадж Сингх, принадлежавший к высшей касте, отказывался называть их Питером и Мэри, продолжая кричать на них «Банно» и «Рам Аасре». Он возмущался:
— Они идиоты! Если, сменив имя, можно изменить жизнь, то я сам назову себя король Джордж Панхам!
Король Георг пятый.
Банно пожаловалась Катерине:
— Я знаю, что для нас ничего не изменится, но я уверена, что по крайней мере для наших детей все будет по-другому.
— Она глупа, — сказал Гадж Сингх. — Каста — это навсегда. Ты можешь изменить это своими поступками, а не именем и религией. Глупая женщина думает: если она назовет детей Анни-Ханни Полли-Питер, их жизнь изменится!
Катерина проявила свое отношение к этому, разрешив детям Банно-Мэри входить в основной дом. У Банно-Мэри уже было двое сыновей, две дочери, и она как раз собиралась добавить к ним еще одного. Рам Аасре-Питер жил вместе с ней у верхних ворот, и их дети могли ходить по главной дорожке, вверх по склону к дому и даже входить в дом.
Банно-Мэри чувствовала, что ее преображение изменило мир.