— Художниками? А чем он вообще занимается — по жизни?
— Как я поняла, причастен к миру искусства. Держит картинную галерею. Сказать что-то большее, Олег Павлович, затрудняюсь.
— А как встретил известие о смерти вашего отца Круликовский-старший? — теперь уж Солод догадался, кто вышел на связь с майором.
— Очень расстроился. Заплакал.
— Илона Тимофеевна, вы даже не представляете, насколько важно то, о чем вы сообщили. Далек от утверждения, что это чем-то нам поможет, но для следствия все мелочи важны. Отрицательный результат — тоже ведь результат, верно? Дайте мне, пожалуйста, номер телефона Андрея Феликсовича. И его домашний адрес.
— Телефон есть, записывайте… А адрес я посмотрю у папы в бумагах…
Лободко положил трубку и со значением уставился на Солода, совсем скоро нарушив молчание.
— Ты почти все понял, правильно? Сын лучшего друга Медовникова приезжает из Кракова и навещает Тимофея Севастьяновича накануне его убийства. Совпадение, случайность? Вполне! Визит связан с преступлением? Тоже не исключается. Миша, разберешься там, с заложницами, имею в виду, и сразу займешься отработкой этого, ну, скажем так, следа. Когда молодой Круликовский, его зовут Владислав, приехал в Киев, когда уехал, где жил, ограничился ли одной столицей или съездил еще куда-то… Словом, все-все-все, что можно о нем разузнать — разузнай! Лады?
После того, как старший лейтенант аккуратно притворил за собой дверь его кабинета, Олег замер, как изваяние. Глаза его неотрывно смотрели на висящий на стене напротив радиоприемник «Альтаир», обычный трехпрограммный приемник, на котором четырьмя зелеными цифрами высвечивалось время. Тот, кто сейчас перехватил бы взгляд Лободко, обязательно отметил бы, что он, взгляд этот, совершенно ничего не выражает, что в нем — никакого проблеска мысли. Но это было не так. Олег думал, и весьма конкретно, о том, что, выходит, Федор Спиридонович Палихата, которому он не очень-то поверил — якобы один Круликовский может знать, из-за чего убили его приятеля-краеведа, чем черт не шутит, прав?
После сытного и, разумеется, очень вкусного воскресного обеда сладко подремать Олегу Лободко не удалось, потому как, едва его основательно разморило — зыбкая разница между явью и сном вот-вот исчезнет и раздастся первый, еще робкий, не очень-то громкий, застенчивый, что ли, всхрап, в соседней со спальней комнате, а именно в холле, между Лерой и Ирой разгорелась баталия. Легкая, еле слышная, будто две юные змейки зашипели, пикировка постепенно переросла в звучную перебранку — на девчоночьем, разумеется, уровне.
— Ты постоянно пользуешься моей косметичкой, а я один раз попросила твою подвеску, и ты ее пожалела дать! — маленьким коршуном налетала на долговязую Леру Ирка — ее темперамента с лихвой хватило бы на пяток мексиканок или десяток итальянок.
— А ты помнишь, когда я хотела надеть твой сиреневый топик, а ты хай подняла? — припомнила старую обиду Лера, с некоторым высокомерием поглядывая сверху вниз на полыхающую праведным гневом Ирку — так матерая голубка косит оранжевым глазом на отвоевывающую у ее ног зернышко воробьиху с ее мелким поскоком.
— Когда, когда это было? Зачем ты говоришь неправду? — Ирка дошла уже до крайней точки кипения, и Олег понял, что перебранка сейчас окончится потасовкой с взаимным отталкиванием и царапаньем, потому счел необходимым оперативно вмешаться в ссору:
— Ну-ка, быстро прекратили! А то наряд вызову! Тоже мне сестры!..
Вообще-то сестры дружили и друг без дружки тосковали, места себе не находили, однако подростковые ссоры между ними нет-нет, но вспыхивали, вызывая у Натальи искреннее негодование, а у Олега — снисходительную усмешку.
Ссора, может, еще продолжилась бы, но уже пошла на убыль, потому что отца девочки слегка побаивались, как тут зазвонил стационарный телефон, Олег снял трубку, и в квартире воцарилась тишина — сработало семейное правило типа «нельзя выносить сор из избы».
— Олег Павлович, вы стоите? — задорно спросила трубка голосом Михаила Солода. — Тогда присядьте, а то упадете и ушибетесь. Дело в том, Олег Павлович, что сын Андрея Феликсовича Круликовского, Владислав, прилетел в Киев девятого декабря, это была среда, а улетел шестнадцатого декабря, тоже в среду. Медовникова, как помните, убили в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое декабря. Значит, Владислав в это время находился в Киеве.
— Миша, я не ушибся, но, если честно, вздрогнул, — признался Лободко. — По-всякому, конечно, бывает, но мне сдается, что это не случайность. Не исключаю, что мы вышли на прямой след, — проговорив это, Олег, как и во время телефонного разговора с Илоной Медовниковой, опять вспомнил Федора Спиридоновича Палихату. Прозорливец он, что ли? Но вслух поинтересовался: