Многих аристократок, проживавших на площади и вообще в квартале Маре, называли précieuses[20]: у этих дам была преувеличенно утонченная, чрезвычайно высокомерная манера речи, которая, несмотря на отточенную деликатность вкуса и манер, совершенно не предполагала столь же отточенных представлений о нравственности. У них зачастую имелось по несколько любовников, и герцогиня Гемене не была исключением. Она любила буйного графа Монморанси-Бутвиль, который также был и любовником мадам де Сабле (из дома № 5) и которого после кровавого поединка на шестерых в 1627 году перед домом № 21, где жил кардинал Ришелье (который учредил смертную казнь за поединки), все-таки поймали и обезглавили. Та же участь постигла и еще двух любовников герцогини.
Лучшим примером таких переплетенных, перепутанных, а порой и одномоментных страстей служат любовные похождения еще одной précieuse, Маргариты де Бетюн (из дома № 18). Она была дочерью старшего казначея короля Генриха IV герцога Сюлли, который принимал участие в планировке площади Вогезов (принадлежавший ему особняк Сюлли и сейчас выходит на площадь крошечной, почти незаметной дверью в доме № 7). Маргарита была любовницей герцога Кандаля (из дома № 12) и маркиза д’Омона (из дома № 13). Поскольку четные номера на площади Вогезов расположены к востоку от Павильона Короля, а нечетные — к западу, можно предположить, что, находясь у одного, она могла беспрепятственно думать о другом, а то и следить за ним.
На всем протяжении истории площади Вогезов сама мысль о ней мгновенно вызывала из памяти сполохи бурных страстей и бурных интриг. Именно важностью площади Вогезов в воображении французов — в этом она схожа с Версалем — можно объяснить, почему начиная с XVII века французская литература так и не научилась отделять любовь от ее суррогата — лицемерия, ухаживания от дипломатии, притом что все они зиждутся на жестоком и жадном корыстолюбии. Эта коллизия бросалась в глаза всем, не исключая, безусловно, не склонных к иллюзиям царедворцам précieux общества.
Мало у кого из них находилось доброе слово для любви и для женщин, которых они любили. Особенным злоязычием отличаются бойкие и злонравные «Воспоминания» кардинала де Реца (о своей бывшей любовнице мадам де Монбазон он пишет: «Никогда не знал человека, который, закоснев в пороках, так мало уважал бы добродетель»). Тем не менее он посвящает свои мемуары одной из самых плодовитых писательниц précieux мира, своей доброй приятельнице мадам де Севинье, которая родилась в доме № 1-бис по площади Вогезов. Севинье, в свою очередь, была близкой приятельницей герцогини де Лонгвиль, мадам де Сабле, герцога де Ларошфуко и мадам де Лафайет, написавшей первый современный роман в европейской истории — «Принцесса Клевская». Чтобы понять, какими тесными связями был повязан этот мирок, достаточно вспомнить, что отношения Ларошфуко с Лафайет, возможно, были платоническими, а вот с герцогиней де Лонгвиль, безусловно, нет: он прижил от нее сына и, видимо, уже разочаровавшийся и озлобленный, тосковал о ней до конца жизни. Белокурая герцогиня, имевшая славу одной из первых красавиц своего времени, вела столь же ветренное существование, сколь и кардинал де Рец: сперва любовница, потом воительница, в конце — истовая христианка. Именно из-за ее непримиримого раздора с соперницей, мадам де Монбазон, на площади состоялся еще один поединок — между представителями семейств Гизов и Колиньи. Да, каждый из мужчин галантно принял сторону одной из женщин, однако после вековых распрей между католиками Гизами и протестантами Колиньи для дуэли нашлись и иные причины. Колиньи почти пять месяцев умирал от ран. Говорят, что герцогиня Лонгвиль наблюдала за поединком из окон дома № 18 по площади Вогезов, дома Маргариты де Бетюн — той, у которой спальни любовников находились напротив друг друга. История ссоры герцогини де Лонгвиль и мадам де Монбазон читается как роман: бесчисленные оскорбления, козни, ревность и злопамятность.