– А как же – конечно, мальчишка. Который, заметь, предпочитал крайне опасные игры. Хватит уже, Мур, – такие «мальчики» в нашем городе дохнут каждый день, откуда столько интереса именно к этому щенку? Тайный родственничек что ли? А может, незаконнорожденный отпрыск Моргана или Фрика[10]?
– Вы что же, всерьез полагаете, что это может стать единственной причиной для расследования? – несколько оскорбленно возмутилась Сара. Впрочем, она не слишком давно состояла в Управлении.
– Милая моя барышня, – начал Келли, – и я, и мистер Мур – мы оба знаем, что это единственная причина. Впрочем, как угодно – Рузвельт благоволит к помраченным рассудкам. – Келли продолжил спуск, и Эллисон протолкнулся мимо нас. Дойдя до последней ступеньки, они вдруг задержались, и Келли вновь развернулся к нам: – Но заруби себе на носу. Мур, – я не желаю, чтобы мое имя связывали с этой историей. – На сей раз даже интонации соответствовали его зловещей профессии.
– Пустое, Келли. Едва ли мои редакторы осмелятся напечатать этот материал.
Он снова улыбнулся:
– Весьма благоразумно с их стороны. Ведь в мире каждую минуту происходит так много важных событий – к чему тратить силы на такой пустяк?
На этом парочка убралась восвояси. Мы же с Сарой наконец смогли немного прийти в себя. Пускай Келли – бандит нового поколения, ему ничто не мешало оставаться самым обыкновенным головорезом, так что в свете подобной встречи нам было из-за чего понервничать.
– Знаешь, – сказала задумчиво Сара, когда мы снова двинулись вверх по лестнице, – одна моя подружка, Эмили Корт, однажды специально выбралась в трущобы ночью – и все лишь для того, чтобы познакомиться с Полом Келли. И нашла его крайне «забавным» человеком. С другой стороны, Эмили всю жизнь была пустоголовой дурочкой. – Она взяла меня за руку. – Кстати, Джон, что именно дернуло тебя обозвать мистера Эллисона кроликом? Он больше похож на обезьяну.
– На его языке «кролик» означает «крутого» клиента.
– Э-э… Надо будет записать. Я хочу, чтобы мои знания о преступном сообществе были по возможности исчерпывающи.
В ответ я смог только рассмеяться:
– Сара, милая, в наши дни женщинам открыто столько профессий, ну зачем тебе все это? Такая умница могла бы запросто стать, ну, скажем, ученой, а может, и доктором…
– Равно как и ты, Джон, – резко ответила она. – Только ты этого почему-то не хочешь. И так уж вышло, что не хочу и я. Честно говоря, порой мне кажется, что большего идиота, чем ты, на свете не сыскать. Ведь тебе прекрасно известно, чего я хочу.
Да, я это знал. Ее мечта не была секретом ни для кого из друзей: стать первой в городе женщиной-полицейским.
– Ну, хорошо, Сара, допустим. Ты стала ближе к своей цели? Столько всего пройти, чтобы получить место секретарши…
Она ответила мне мудрой улыбкой, хотя в уголках ее губ таилась прежняя резкость.
– Да, Джон, но, если ты заметил – я в здании, не так ли? Десять лет назад такое даже представить было немыслимо.
В ответ я только кивнул, пожав плечами: спорить с ней бесполезно, – и окинул взглядом холл второго этажа в поисках хотя бы одного знакомого лица. Но все шнырявшие из кабинета в кабинет детективы и офицеры, похоже, были из новеньких. Во всяком случае, видел я их впервые.
– Плохи дела, однако, – сказал я тихо. – Сегодня положительно никого не узнаю.
– Да, дела идут не слишком. Мы по-прежнему теряем людей, последний месяц не исключение. Но они скорее уволятся или уйдут в отставку, чем предстанут перед комиссией по расследованию.
– Но ведь не может Теодор просто укомплектовать всю полицию «погремушками». – Так называли новичков-офицеров.
– Запросто. Если выбирать между коррупцией и неопытностью – ты знаешь, что он предпочтет скорее. – Сара легонько подтолкнула меня в спину. – Все, Джон, хватит бездельничать – он давно тебя ждет.
Мы просочились сквозь толпу «фараонов» в кожаных шлемах и «топтунов» (офицеров, одетых в штатское) и оказались в конце холла.
– И потом, – добавила Сара, – ты должен объяснить мне, почему такие дела, как это, обычно не принято расследовать.
Сказав так, она стремительно пробарабанила кулачком по двери кабинета Теодора, не дожидаясь ответа распахнула ее и, продолжая нежно подталкивать меня в спину, проворковала:
– Мистер Мур, господин комиссар.
Дверь захлопнулась, и я даже не успел заметить, как оказался внутри.
Будучи весьма плодовитым писателем (как, впрочем, и читателем), Теодор питал вполне объяснимую страсть к внушительным столам, так что его кабинет в Управлении не был исключением – стол, находившийся здесь, поражал особой монументальностью. Вокруг гиганта робко сгрудились несколько кресел. Белую каминную полку венчали высокие часы, помимо них в кабинете присутствовал журнальный столик с блистающим ослепительной медью телефонным аппаратом. Если не считать разнокалиберных штабелей из книг и бумаг, бравших начало на полу и подчас вздымавшихся чуть ли не до потолка, то этими предметами обстановка в общем-то и ограничивалась. Сейчас Теодор стоял у окна, выходившего прямо на Малберри-стрит и наполовину закрытого жалюзи, одетый в консервативного вида серый костюм, из тех, что деловые люди надевают, идя на биржу.
– А, это вы, Джон, – великолепно, – произнес он, разминувшись со своим грандиозным столом и стискивая мою кисть в рукопожатии. – Крайцлер внизу?
– Да. Вы хотели поговорить со мной наедине?
В ответ Теодор принялся мерить шагами комнату в серьезном, однако бодром предвкушении.
– Как у него настроение? Как он, по-вашему, отреагирует? Он ведь довольно вспыльчивый парень, – а мне хочется быть уверенным, понимаете, – и правильно подобрать тон для нашей беседы.
Я пожал плечами:
– Да с ним все в порядке, я полагаю. Мы съездили в Белл-вью – виделись с этим Вульффом, который застрелил маленькую девочку, – и все это, надо признаться, чертовски испортило Ласло настроение. Но он отыгрался по дороге назад – на моих ушах. Как бы там ни было, Рузвельт, поскольку я до сих пор не понимаю, зачем он вам понадобился и что…
Меня прервал знакомый легкий стук в дверь, и на пороге вновь появилась Сара. За ней в кабинет вошел Крайцлер: прежде чем войти, они явно болтали друг с другом – эхо разговора просочилось в кабинет. Однако я успел заметить, как Ласло пристально изучает Сару. Это было почти неуловимо, но чертовски знакомо – именно так большинство людей реагируют на женщину в Управлении.
При виде Крайцлера Теодор мгновенно вклинился между ним и Сарой.
– Крайцлер! – воскликнул он, прищелкнув языком. – Приятно, доктор, очень приятно вас видеть!
– Рузвельт, – произнес Крайцлер, тепло улыбнувшись в ответ. – Давненько не виделись.
– Слишком, слишком давно! Ну что – сядем и побеседуем или же мне распорядиться вынести все из кабинета, чтобы мы наконец смогли насладиться реваншем?
Последняя фраза Теодора касалась их первой встречи в Гарварде, переросшей в боксерский поединок. Мы посмеялись, рассаживаясь по креслам, лед в мгновение ока треснул, и мысли мои скользнули в те далекие времена.
Хоть я знал Теодора задолго до его появления на первом курсе Гарварда в 1876 году, близко общаться нам тогда не довелось. Вдобавок к своей вечной болезненности он производил впечатление прилежного и благонравного юноши, тогда как мы с моим младшим братом прилагали все мыслимые усилия, насаждая хаос и анархию на улицах, соседствовавших с нашим Грамерси-парком. Мы были «Главарями» – на самом деле этим прозвищем нас наградили друзья родителей, и оно всплывало всякий раз, лишь стоило зайти беседе о неизбывном проклятье, покаравшем образцовое стадо нашей семьи двумя безусловно паршивыми овцами. В жизни все обстояло, конечно, далеко не так мрачно – в наших проделках не было особого зла или порока, просто мы предпочитали учинять свои выходки в составе небольшой, но крайне задиристой ватаги, состоявшей из соседских ребят, чьим домом служили задворки и переулки вокруг Газового Завода, лежавшего к востоку. Ребята эти считались приличной компанией в нашем затхлом уголке никербокерского общества[11], где класс поволевал всем, а взрослые не были готовы терпеть самостоятельно мыслящих детишек. Несколько лет подготовительной школы вдали от компании не изменили мой характер. И, разумеется, тем громче зазвучал тревожный набат, возвещавший окружающим об опасности столь вызывающего поведения с моей стороны, когда в день моего семнадцатилетия вдруг выяснилось, что прошение о зачислении моей нескромной персоны в Гарвард практически отклонено – фатум, которому я бы несказанно обрадовался. Но в глубинах кошелька, принадлежавшего моему отцу, были заключены поистине всемогущие силы, одного вида коих было довольно, чтобы склонить весы в мою сторону, и я спустя несколько времени обнаружил себя в числе законных обитателей совершенно дурацкой деревушки под названием Кембридж. Стоит ли говорить, что год или два жизни в колледже абсолютно не способствовали изничтожению моих сомнительных наклонностей, каковые, в свою очередь, не могли позволить мне спокойно отнестись к появлению в колледже такого примерного зубрилы, как Теодор.
10
Джон Пирпонт Морган-старший (1837—1913) – крупный финансист и промышленник. Генри Клэй Фрик (1849—1919) – крупный сталепромышленник.
11
Фамилия главы семейства первых голландских поселенцев, основателей Нового Амстердама (впоследствии Нью-Йорка) Хармена X. Никербокера (ок. 1650-ок. 1716) стала нарицательной для обозначения ньюйоркцев после выхода литературной мистификации Вашингтона Ирвинга (1783—1859) «История Нью-Йорка» в 1809 г.