Лишь в тех случаях, когда, безотчетно импровизируя, ставя перед собой единственную цель "развлечь" своих юных слушателей, Кэрролл не придавал сколько-нибудь серьезного значения своим нонсенсам, ему удавалось создать произведения не только оригинальные, но и значительные. Этот парадоксальный факт творческой биографии Кэрролла объясняется, в первую очередь, самой личностью писателя, оригинального мыслителя и поэта, уходившего от многочисленных запретов и жестких ингибиций своей сознательной жизни в детскую игру бессознательного и именно там проявлявшего всю неординарность своей личности и дарования.
Доджсон лишь раз выезжал за пределы Англии. Летом 1867 г. вместе со своим другом ректором Лиддоном он отправился в Россию - весьма необычное по тем временам путешествие. Посетив по дороге Кале, Брюссель, Потсдам, Данциг, Кенигсберг, он провел в России месяц - с 26 июля по 26 августа - и вернулся в Англию через Вильно, Варшаву, Эмс, Париж. В России Доджсон побывал в Петербурге и его окрестностях, Москве, Сергиеве и съездил на ярмарку в Нижний Новгород. Свои впечатления он кратко записывал в "Русском дневнике" {L. Carroll. Journal of a Tour in Russia in 1867. The Works of Lewis Carroll. Ed. and intr. by R. L. Green. Feltham, 1965, pp. 965-1006. Дневник не предназначался Кэрроллом для публикации; записи в нем носят характер сугубо частный, "на память". Он увидел свет лишь в 1935 г.}. Доджсон был плохо подготовлен к этому путешествию - он не знал языка, не был знаком ни с русской литературой и историей, ни с современным состоянием умов. Поневоле его впечатления от России весьма ограниченны - он не был вхож в русские семьи: ему приходилось полагаться на случайных попутчиков, знавших язык, англичан, живущих в России, представителей фирмы "Мюр и Мерилиз", духовных лиц, принимавших ректора Лиддона. Впрочем, он мало склонен к обобщениям с чужих слов и в основном фиксирует в дневнике личные наблюдения. Вот как он описывает свое первое впечатление от Петербурга: "Мы едва успели немного прогуляться после обеда; все удивительно и ново вокруг. Необычайная ширина улиц (даже второстепенные шире любых в Лондоне), крошечные дрожки, бешено шныряющие вокруг, ничуть не заботясь о безопасности пешеходов (мы скоро поняли, что тут должно смотреть в оба, ибо они и не подумают крикнуть, как бы близко к тебе ни подъехали), огромные и яркие вывески магазинов, гигантские церкви с голубыми куполами в золотых звездах, загадочный гомон толпы - все удивляло и поражало нас во время этой первой прогулки по Петербургу" {Ibid., pp. 977-978.}. Он восхищается благородными пропорциями "удивительного града", его архитектурой, "бесценными коллекциями" Эрмитажа голландцами, Мурильо, Тицианом и "Святым семейством" Рафаэля в овале, "более других запавшей мне в память картиной", как пишет Кэрролл. Подробно описывает Петергоф, расположение его аллей и скульптур, "разнообразием и безукоризненным сочетанием красок и природы и искусства затмевающих парки Сан-Суси", и заканчивает словами: "Все это далеко не передает того, что мы там видели, но будет служить мне хоть отдаленным напоминанием" {Ibid., pp. 981-982.}.
Москва с ее "коническими башнями", которые выступают друг из друга, "наподобие раскрытого телескопа", с "огромными позолоченными куполами церквей, где, словно в зеркале, отражается перевернутый город", Воробьевы горы, откуда, как вспоминает Кэрролл, глядел впервые на город Наполеон, церемония венчания, столь непохожая на англиканский обряд, "удивительный эффект" церковного пения - все поражает его воображение не меньше, чем "город гигантов" Петербург. Он наблюдает уличные сценки, вслушивается в звучание незнакомого языка, записывает русскими буквами отдельные имена и слова, расшифровывает с помощью карманного словаря театральные программки, вывески и меню.
Верный своим привязанностям, он посещает Малый театр и театр в Нижнем Новгороде, восхищается "первоклассной игрой актеров", особенно отмечая Ленского и Соронину, имена которых вписывает в дневник по-русски.
Кэрролл заканчивает свой дневник описанием ночного путешествия из Кале в Дувр при возвращении в Англию: "Плавание было на удивление спокойным; на безоблачном небе для вящего нашего удовольствия светила луна - светила во всем своем великолепии, словно пытаясь возместить урон, нанесенный затмением четырьмя часами ранее, - я оставался почти все время на носу, то болтая с вахтенным, то наблюдая в последние часы моего первого Заграничного путешествия, как на горизонте медленно разгорались огни Дувра, словно милый наш остров раскрывал свои объятия навстречу спешащим домой детям - пока, наконец, они не встали ярко и ясно, словно два маяка на скале - пока то, что долгое время было просто светящейся чертой на темной воде, подобной отражению Млечного пути, не приобрело реальности, обернувшись огнями в окнах спустившихся к берегу домов - пока зыбкая белая полоса за ними, казавшаяся поначалу туманом, ползшим вдоль горизонта, не превратилась, наконец, в серых предрассветных сумерках в белые скалы милой Англии" {L. Carroll. Journal of a Tour.., p. 1005.}. Усиленные троекратной анафорой и дважды повторенным эпитетом "милый" (old), строки эти звучат неожиданно приподнято и романтично. Глубокое искреннее чувство вольно проявляет себя в этих записях, которые Кэрролл не предназначал для публикации.
Больше Кэрролл не выезжал за пределы Англии. Изредка он бывал в Лондоне, где продолжал также внимательно следить за театральными постановками; каникулы он проводил обычно в Гилфорде, где жили его сестры. Там он и умер 14 января 1898 г. На гилфордском кладбище над его могилой стоит простой белый крест. На родине Кэрролла, в деревенской церкви Дэрсбери есть витраж, где рядом с задумчивым Додо стоит Алиса, а вокруг теснятся Белый Кролик, Болванщик, Мартовский Заяц, Чеширский Кот и другие.
* * *
Первая сказка, в отличие от "Зазеркалья", далась Кэрроллу не сразу. Анализируя известные нам варианты, видишь, как разрастались едва намеченные характеры и мотивы, как постепенно складывался новый жанр.
Сказка об Алисе в Стране чудес существовала по меньшей мере в трех вариантах, прежде чем получить окончательный вид. О первых двух мы знаем немного. 4 июля 1862 г. во время лодочной прогулки по Айсис, небольшой речушке, впадающей в Темзу неподалеку от Оксфорда, Кэрролл начал рассказывать девочкам Лидделл, дочерям своего коллеги ректора колледжа Крайст Черч, сказку о приключениях Алисы, названной так по имени его любимицы, десятилетней Алисы Лидделл. Сам Кэрролл так вспоминает об этом: "Я очень хорошо помню, как в отчаянной попытке придумать что-то новое я для начала отправил свою героиню вниз по кроличьей норе, совершенно не думая о том, что с ней будет дальше..." Сказка девочкам понравилась, и во время последующих прогулок и встреч, которых было немало в то лето, они не раз требовали продолжения. Из дневника Кэрролла мы знаем, что он рассказывал свою "бесконечную сказку", а порой, когда под рукой оказывался карандаш, то и рисовал по ходу рассказа своих героев в странных ситуациях, выпавших им на долю. Позже Алиса попросила Кэрролла записать для нее сказку, прибавив: "И пусть там будет побольше всяких глупостей!"" Исследователь вправе заключить, что уже в начальном, импровизированном варианте "глупости" (или нонсенсы, как мы их теперь называем даже по-русски) присутствовали наряду с более традиционными "приключениями".
Лишь в феврале 1863 г. Кэрролл закончил первый рукописный вариант своей сказки, которую он назвал "Приключения Алисы под землей". Однако этот вариант не был отдан Алисе Лидделл; в 1864 г. Кэрролл принялся за второй, более подробный. Своим мелким каллиграфическим почерком он переписал его от руки и снабдил тридцатью семью рисунками в тексте, а первый вариант уничтожил. 26 ноября 1864 г. он подарил Алисе эту рукописную тетрадку, наклеив на последней странице фотографию семилетней Алисы (возраст героини сказки).