Мне до дрожи захотелось выпить…
— Мила?
Я обернулась, ища глазами, кто меня зовет. На островке безопасности на середине дороги стояла какая-то девочка. Она помахала.
— Мила! Стой там.
Светофор для пешеходов зажег зеленого человечка, и пока девочка перебегала, до меня дошло, что это девушка. Ко мне приближалась Ника.
Я приняла ее за подростка, потому что росту в ней метр пятьдесят без кепки, и она никогда не весила больше сорока пяти килограммов, еще добавим привычку одеваться как неформальный подросток, и вот уже нельзя признать в этой «Дюймовочке» взрослую девушку. Вероникины родители соседствовали с моими бабушкой и дедом, и в детстве я, Ленка и Ника играли во дворе.
— Ой, Мила! Ты наконец приехала в гости! Давно тебя не видела. Ты удалила страницу в ВК, совсем потерялась.
— Да. Просто надоело сидеть в интернете. Я писала диплом.
В каком-то смысле я сказала правду, просто не стала добавлять, что создала вторую страничку, с которой следила за всеми этими снобами из гимназии и университета. Да и от встречи с Никой не испытала особой радости.
— А я в садик за дочей. Встретимся вечером? — спросила она. — Можно в суши кафе в нашем доме.
Она либо нарочно не замечала, либо правда не видела недовольства в моих поджатых губах и бегающем взгляде. Но с другой стороны, казалось, что она действительно рада встретить меня, и разве мне не интересно узнать, как она поживает теперь?
В последний раз я видела ее беременной года четыре назад или больше. Ника шла по парку со своим парнем, перебирая тонкими ногами, обутыми в тяжелые берцы, по желтым листьям и лужам. Почему-то именно это я запомнила — берцы и длинное черное пальто не по росту. Они с Максом, кажется, так его звали, всем видом показывали, что они «не как все».
Я согласилась.
— Во сколько? В семь? Я у входа буду ждать.
Я смотрела ей вслед, пока она не скрылась во дворе, а уже потом пошла домой. В пакете я несла булку хлеба и бутылку молока, банку пива я прятала во внутреннем кармане безразмерной куртки.
Когда я пришла, дед с бабушкой сидели на кухне. Дед жарил яичницу с колбасой, а бабушка перебирала печеньки в плетеной корзинке, ища помягче. Я стала вынимать продукты из пакета.
— Хлеб, молоко. Масло только такое было.
— Ничего, пойдет. Сейчас поставлю тесто, сделаем пирог с капустой.
Телевизор на маленьком холодильнике объявил пять вечера, начались новости. Дед перебил бабушку на полуслове, и пальцем подал знак, требуя тишины. Бабушка подняла брови, посмотрела на меня и, закатив глаза, покачала головой. Дед не пропускает ни одного выпуска, хотя там из часу в час повторяют одно и то же. Я взялась наливать чай, а краем уха слушала телеведущего. Это были местные новости, и я уловила, что посадили какого-то депутата, которого осудили за взятку, и почти сразу выпустили под подписку о невыезде. Дед цыкнул языком, сжал кулак правой руки и в сердцах одним толчком выдал:
— Вот при Сталине такого не было!
— Да как не было? — тут же отпарировала бабушка. — Так же и воровали. И откупы брали, вредительствовали.
— Так я разве говорю, что не воровали? Воровали еще как. Да недолго. Раз и в ГУЛАГ. А тут. Пожурили, как дедсадовца, и отпустили! Еще и посадят его сейчас на другое теплое место, чтобы он дальше тащил. Вот такого не было!
Дед сорок лет преподавал историю, работал с документами и даже раз его допустили к секретному архиву, когда делал доклад по продразверстке. В девяностые он с бабушкой встал на защиту винзавода, когда его приватизировали. Правда, защитники проиграли, и завод «распилили» — распродали имущество за копейки. Вот какие люди раньше были, что не боялись с грабителями воевать, закаленные в реальных боях. А нынче «народ обмельчал», как говорит дед. Да уж. Мои старики все равно что двоякодышащие рыбы — переползут от лужи к луже и не заметят. А я — рыба из аквариума, — не перенесу и десяти секунд без воды, да и слить в канализацию не жалко, ведь таких уйма.
Очевидно у меня депрессия.
Карусель вновь пришла в движение: уничижительные мысли о себе — чувство вины — напряжение каждого мускула, тяжесть, давящая прямо в середине груди, там, где граница между ребрами, и желание выпить. Потому что невозможно терпеть. Нет сил нести. Через пару часов, когда алкоголь выветрится, придет ощущение пустоты и скука, и карусель запустится вновь. Вот только смотреть на нее ни черта не весело, а тошно.