На следующее утро я двинул прямиком в торговый центр «Сент-Джеймс» и купил в магазине у Сэмьюэла бриллиантовое обручальное кольцо. Без малого четыре сотни. Потом повез Кей на стадион «Тайнкасл» смотреть дерби, а оттуда к ее матери встречать Новый год. Эта часть прошла легко, я просто расслабился и наблюдал — а что еще делать? Кругом, куда ни глянь, фотографии Кей: малютка в балетной пачке, длинноногая девчонка в любительской постановке мюзикла «Парни и куколки», ряд застывших пируэтов — ее первая постоянная работа в экспериментальной труппе… Я следил за суетливым подобострастием тетушек, дядюшек, бабушек и прочей родни, за беззаботным порханием Кей, принимавшей это внимание как должное, и думал, что все девчонки в школе, должно быть, тайно ненавидели ее — за гибкое сильное тело, за роскошные волосы и великолепные зубы, за исполненную энтузиазма открытую улыбку, за неизменный оптимизм — за все то, что я в ней любил, как любят дорогие неожиданные подарки.
И эта девушка станет моей женой.
В тот день я не сделал ей предложения. Мне хотелось, чтобы в момент, когда я стану на колени и протяну ей кольцо, мы были наедине, только я и она. И чтобы я был абсолютно, хрустально и продолжительно трезв.
А теперь все опять по-старому, обычная рабочая мясорубка. Никакого периода послепраздничной релаксации. Такое впечатление, что основная масса офисного скота просто не заметила Рождества и Нового года. Старый козел Айткен, я слышал, даже радовался вслух, что праздники наконец прошли и все вернулось в норму.
Норма.
Фой давеча зарядил мой отчет на перепроверку, надеясь, что Айткен или еще кто-нибудь из записных жополизов исправит ситуацию, и мои разгромные замечания не перейдут на следующую ступень, не лягут на стол Куперу, этому лишенному чувства юмора чурбану. И вот толстяк вылетает из своего кабинета, рожа красная от ярости — и мелкий скользкий червяк Кибби сейчас получит по самые гланды, причем на глазах всего народа, так сказать, в назидание. Отличный ход! А главная прелесть в том, что я типа ни при чем.
Фой подбегает к столу Кибби и швыряет отчет — шлеп! Бедный слизняк съеживается в комок, даже не дождавшись, пока начальник откроет рот.
— Это что за хрень?!— ревет Фой.— Ты понимаешь, что это повторная проверка? Что результат отправляется наверх?!— Он яростно тычет пальцем в потолок.
— Но у него действительно грязная кухня,— лепечет жалкий хомяк Кибби, и грозный Фой — о наслаждение!— чуть не падает в обморок, пытаясь сообразить, как теперь уладить дело с де Фретэ. Плакали жирные скидки в «Маленьком садике», плакали забронированные столики и особый сервис!
— Это тебе не дешевая харчевня в Киркалди, дуралей!— надрывается Фой, орошая Кибби слюной, заставляя его по-черепашьи втянуть голову в воротник; термин «дуралей» в устах начальника звучит убийственнее самого страшного ругательства.— Это кухня самого Алана де Фретэ!
Кибби поднимается, пытаясь собрать остатки отваги, но поджилки у него трясутся, щеки пышут румянцем, а в глазах стоят слезы. Фой подшагивает вплотную, как ястреб, пикирующий на цыпленка — угадайте, кто здесь цыпленок,— и зловещим шепотом вопрошает:
— У тебя телевизор дома есть?
Со мной явно что-то не так. Понятно ведь, что Фой — грубый и жестокий подонок, сорванный с катушек продажный психопат, любящий обижать слабых. Почему же я наслаждаюсь этой сценой?
— Ты его хоть иногда смотришь?— трагически продолжает начальник, и я буквально вижу призрачный лавровый венок у него за ушами.
— Д-д-д-да…
Фой понижает голос еще на октаву:
— Тогда ты не можешь не знать о передаче под названием «Секреты шеф-поваров». По центральному шотландскому каналу сразу после новостей, верно?
— Да…
— Значит, тебе знаком ведущий этой передачи, Алан де Фретэ из ресторана «Маленький садик»,— рассудительно продолжает Фой.
— Да…
— И ты понимаешь, что это очень, очень, очень влиятельный человек…— совсем уже ласково заключает он, убаюкивая тупо кивающего Кибби, прежде чем взорваться ему в лицо яростным: — И НЕ ХЕР НА НЕГО НАЕЗЖАТЬ!!!
Бедный Кибби подпрыгивает и корчится. Его щуплая бледная жопа дрожит, как ручная медуза Элвиса Пресли. Он хрипит и кудахчет с жалкой беспомощностью:
— Но… но… но вы сказали… вы же сами сказали…
У меня внутри, должен признать, все переворачивается. Я чертовски зол — но не на Фоя, а на слизняка Кибби, который безропотно терпит это издевательство. Я мысленно шепчу: ну же, Кибби, где твои яйца? Постой за себя, что ты блеешь, как овца! Давай покажи ему!
— «Скязя-али»…— передразнивает Фой.— Что я сказал?!
Я чувствую, что у меня от возбуждения трясутся бока — от чистой и теперь уже несомненной ненависти к этому ничтожеству Кибби. Я страстно хочу, чтобы он страдал как можно сильнее. Боже, как же я его ненавижу! Фой, в сущности, просто клоун, глупый пустобрех. Но Кибби — в нем есть нечто скользкое, змеиное; конечно, он трус и недотепа, но в потемках его души, словно в компенсацию слабостей, обитает хитрая и расчетливая тварь. Господи, молю я, содрогаясь от омерзения, хоть бы Фой заставил его ползать и пресмыкаться на полу!
НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ НЕНАВИЖУ
Я уже не слышу их голосов. Вижу только лица: Кибби продолжает кукольно кивать, его глаза исполнены тупого ужаса; жирная рожа Фоя пышет огнем, как раскаленный шарик гашиша — сейчас всосется, растворится в тучном тулове, одетом в твидовый пиджак…
Вот же психопат! Интересно, как далеко он зайдет?
Концерт прерывает лишь появление гондона Купера, большого босса, при виде которого Фой живенько берет себя в руки. Растрепанный Кибби ретируется в туалет — наверняка чтобы выплакать свои девичьи глазки. Я борюсь с соблазном последовать за ним и понаблюдать, как эта ничтожная вошь хнычет и пускает сопли. Бог с ним… Лучше остыть, попить кофе. Не могу объяснить, почему я на него так вызверился, почему смакую его унижение; в глубине души мне чертовски стыдно: жалкое это занятие, запретное, хотя и жгуче приятное — наслаждаться ненавистью к такому слизняку.
10. Секс и смерть
Новый год прошел, и в небе над Эдинбургом повисли черные зловещие тучи, похожие на ветхие мешки, забитые тяжелыми валунами. Старожилы отсиживались по домам, то и дело опасливо поглядывая наверх — как бы мешки не прохудились! Бесшабашная молодежь уже совершала быстрые набеги на ближайшие бары: послепраздничное похмелье миновало, проклюнулся оптимизм, а вместе с ним и желание нарушить новогодние зароки.
Единственным плачевным исключением из задорной вакханалии был Дэнни Скиннер, корпевший в офисе над отчетом — с ватной головой, с пересохшим ртом, хмуро слушая восторженный писк Брайана Кибби, уже успевшего оправиться от недавней трепки. Кибби взахлеб рассказывал Шеннон Макдауэл о своих похождениях.
— В эти выходные,— гундосил он девичьим голосом,— мы отправились в Гленши…
Шеннон благосклонно кивала, попивая кофе из кружки с надписью «Пет шоп бойз». Кто-нибудь другой, более сообразительный, давно бы уже догадался, что она слушает исключительно от скуки, но Кибби, будучи по уши влюблен, не вполне контролировал свои антенны. Его жизнь прыгала по темным ухабам — болезнь отца, трения в семье,— и единственными светлыми пятнами во мраке были Шеннон, милые видеоигры (прежде всего «Харвест Мун»), макет железной дороги и, конечно же, ребята из клуба «Заводные походники», особенно одна девчонка, почти как Шеннон…
— …у нас целая команда,— кудахтал Кибби.— Кении — он самый главный, председатель клуба, смешной и совершенно безбашенный; потом Джеральд — этот пытается не отставать, но мы…— Он скорчил соболезнующую гримасу.— В общем, мы его называем «тихоход». И наконец, Люси, которая…
Кибби так и не успел пропеть о главном предмете своего восторга: грубое вмешательство Дэнни Скиннера спутало ему ноты.
— Эти твои походы… э-э… Брайан,— начал он в прокурорской манере, позаимствованной у Фоя.— Эти прогулки на свежем воздухе… там есть девчонки, которым можно вставить?