All Flesh is Grass [Роковая кукла, параллельный перевод]

And there were the trees. They loomed in all directions, each one standing alone and lordly in its loneliness and each of them several miles from any other. We came close to none of them.
Были также и деревья. Они поднимались со всех сторон и каждое из них тянулось вверх в горделивом одиночестве, отделенное от соседних пространством в несколько миль. Мы не приближались ни к одному из них.

There was no life, or none that showed itself. The land ran on and on, motionless and set. There was no wind.
Не было ни одного признака жизни. Кругом простиралась лишь земля — застывшая и неподвижная. Не было даже ветра.

I used both hands to hang onto the saddle and continually I fought against falling down into the darkness that stole upon me every time I forgot to fight it back.
Я держался обеими руками за луку седла, чтобы сохранить равновесие и все время боролся с искушением провалиться в зияющую темноту, которая наплывала на глаза, как только я переставал ей сопротивляться.

— Все в порядке? — спросила Сара.

“You all right?” asked Sara.

I don't remember answering her. I was busy hanging on to the saddle and fighting back the darkness.
Я даже не помню, ответил ли я ей, настолько я был поглощен стараниями не выпасть из седла и одолеть темноту.

We stopped at noon. I don't remember eating, although I suppose I did. I do remember one thing.
Мы остановились на привал в полдень. Не помню, ели мы или нет, хотя полагаю, что ели. Хорошо помню одно.

We had stopped in a rugged badlands area below one of the ridges and I was propped up against a wall of earth, so that I was looking at another wall of earth and the wall,
Мы расположились на участке бесплодной земли под одним из склонов, и я сидел, прислонившись к земляной стене, перед моими глазами находилась другая такая же стена,

I saw, was distinctly stratified with various strata of different thicknesses, some of them no more than a few inches deep while others would have been four or five feet, and each of them a distinctive color.
и я заметил, что она была образована отчетливо проступающими слоями обнаженной породы различной плотности. Некоторые слои были глубиной не более нескольких дюймов, другие — не менее четырех-пяти футов, и каждый из них имел свой неповторимый оттенок.

As I looked at the strata I began to sense the time which each one represented.
По мере того, как я разглядывал эти слои, я постепенно начинал осознавать смысл исторических эпох, которые каждый из них представлял.

I tried to turn it off, for with this recognition was associated a most unrestful feeling, as if I were stretching all my faculties to a straining point, as if I were using all my energy and strength to drive deeper into this sense of time which the wall of earth invoked.
Я пытался переключиться на что-нибудь другое, так как с этими мыслями возникало тревожное ощущение причастности к великой тайне. Казалось, я, подвластный чьей-то посторонней воле, сосредотачиваю все свои способности, концентрирую свою энергию и духовные силы на глубоком проникновении в суть времени, которое на моих глазах воскрешает стена.

But there was no way to turn it off; for some reason I was committed and must keep on and could only hope that at some point along the way I would reach a stopping point-either a point where I could go no further or a point where I had learned or sensed all there was to learn or sense.
Но переключиться я не мог: по неведомой причине я должен был это делать, вынужден был прилагать все старания, чтобы добиться истины. Я мог лишь надеяться, что где-нибудь на пути познания достигну конечной точки — точки, за которой уже нет дороги вперед, или рубежа, на котором я пойму или почувствую все, что я должен понять или ощутить, подталкиваемый к этому невидимой рукой.

Time became real to me in a way I can't express in words. Instead of a concept, it became a material thing that I could distinguish (although it was not seeing and it was not feeling) and could understand.
Время стало настолько осязаемым и реальным, что у меня вряд ли найдутся слова, чтобы описать мое состояние. Вместо абстрактного понятия оно выступало в материальных формах, которые я мог не только отчетливо различать (хотя они не были ни видны, ни ощутимы), но также и осознавать.

The years and eons did not roll back for me. Rather, they stood revealed.
Причем годы и эпохи не прокручивались перед моими глазами, как в кино. Наоборот, они представали передо мной в застывшем виде.

It was as if a chronological chart had become alive and solid.
Словно хронологическая таблица вдруг ожила и окаменела.

Through the wavering lines of the time structure as if the structure might have been a pane of glass made inexpertly, I could faintly glimpse the planet as it had been in those ages past-ages which were no longer in the past but now stood in the present,
Через дрожащую зыбь временной структуры, как сквозь стекло витрины, плохо отшлифованное неумелым ремесленником, мне удалось смутно различить планету такой, какой она была в минувшие века; века, которые очутились не в прошлом, а перешли в настоящее.