All Flesh is Grass [Роковая кукла, параллельный перевод]

“Oh,” I said, “lay off it. Let's talk in the morning.”

And the terrible thing about it was that I really meant let us wait till morning. It was the first time in my life that I had ever put off decision-making. It was the first time in my life that I found myself reluctant to face what I was up against.
Самое ужасное во всем этом было то, что я действительно подразумевал только одно — подождать до утра. Впервые в жизни мне пришлось отложить принятие решения. Впервые в жизни я боялся посмотреть в глаза опасности, которая ждала меня впереди.

It was these badlands, I told myself-these barren, desolate stretches of tortured land and twisted trees.
Во всем виноваты эти скалы, убеждал себя и, эти бесплодные, безлюдные пространства уродливой земли, эти изломанные деревья.

Они вырывают сердце из груди человека, лишают его воли, делают его таким же заброшенным и бесполезным, как эта нелепая, забытая Богом земля.

They took the heart out of a man, they ground him down, they made him as desolate and no-account as the tangled, forsaken land itself.

One could almost feel himself melting into the landscape, becoming a part of it, as uncaring and as hopeless.
Всем существом своим я ощущал, что меня поглощает этот унылый ландшафт, что я послушно превращаюсь в его органическую часть, такую же ненужную и отчаявшуюся.

— Утром мы пойдем, — сказала Сара, — и посмотрим кости, которые видел Свистун.

“In the morning,” Sara said, “we'll go and see Hoot's bones.”

THIRTEEN
13

We found the bones about a half mile down the gully. It made a sharp turn to the left and when we rounded the turn, there they were.
Мы обнаружили кости в полумиле от входа в ущелье. Здесь оно делало крутой поворот влево, сразу же за поворотом они и лежали.

I had expected that we would find a few bones scattered about, gleaming against the mudlike brownness of the soil, but instead of that there was a heap of bones, a great windrow of them that stretched from one wall of the gully to the other.
Я ожидал, что мы найдем несколько разбросанных костей, сверкающих белизной на коричневатом пыльном грунте. Но груда костей нам предстала широкой полосой, перегораживающей ущелье от стены до стены и напоминающей продолговатые стога скошенных колосьев.

They were large bones, many of them a foot in diameter or more, and a grinning skull that was so located in the heap that it appeared to be peeking out at us, was elephant-size or bigger. They were yellowed and crumbling, porous where exposure to the sun and weather had leached out the calcium.
Это были крупные кости, многие имели фут или даже больше в диаметре, а скалящийся череп, который, словно специально уставился на нас из кучи, должен был принадлежать существу размером не меньше слона. Кости, растрескавшиеся и пористые в местах, где солнце и ветер постепенно вытянули из них кальций, отливали желтизной.

While heaped mostly in a windrow, some were scattered about the edges of the windrow, probably hauled there by scavengers which in some long-gone day must have swarmed to feasting.
Кроме основной массы костей, лежащих в куче, были отдельные кости, разбросанные по ее краям. Их, видимо, растащили стервятники, которые в тот далекий страшный день, должно быть, слетелись на кровавое пиршество.

Beyond the bones the gully ended abruptly. The walls of earth, with rocks from fist-size to boulders, sticking out of them like raisins in a cake, swept around in a semicircle to close off the depression.
Сразу же за нагромождением костей ущелье резко обрывалось. Земляные валы, из которых, как изюм из пирога, то там, то здесь выпирали камни величиной от кулака до огромного валуна, полукругом закрывали низину.

The bones lay fifty feet or so from the end of the gully and at the foot of the earthen wall which marked its end lay a great jumble of rocks which in ages past had fallen from the cliff.
Кости находились приблизительно в пятидесяти футах от конца ущелья, а у подножия замыкавшей его насыпи в беспорядке лежало множество камней, скатившихся за долгие века с крутого обрыва.

The gully itself was depressing enough, with its earthy barrenness, lonely beyond all concept of loneliness.
Само по себе ущелье внушало отчаяние: бесплодная голая земля, столь голая, что не укладывалась в понятие пустыни.

One would have said that as it stood the place could not have been made more lonely or more barren, but that would have been wrong, for the bones added that one further factor or dimension which pushed it to a point of awesome loneliness that seemed to be more than the human mind could bear.
Можно было бы сказать, что в природе нет ничего более пустынного и бесплодного, чем данное место, но и это оказалось бы неверным, так как кости привносили дополнительный фактор, расширяющий шкалу измерения этих понятий до беспредела и возводящий картину в степень ужасающей пустынности. Пейзаж вызывал ощущение безысходности, которое, пожалуй, человеческий разум был не в силах выдержать.

I felt uneasy, almost ill-and it takes a lot to make me ill. There was a feeling that one should turn from this place and flee, that something which had happened here long ago had cast upon this place an aura of evil and of awfulness to which no one should subject himself.
Я чувствовал себя отвратительно, почти больным — а нужно было хорошо постараться, чтобы заставить меня ощутить недомогание. В этом месте витало дурное предчувствие, побуждавшее повернуть назад и бежать. Катастрофа, происшедшая здесь сотни лет назад, вселила в ущелье дух проклятия и ужаса, способный смертельно испугать любого.