— Ты ответишь за это, — прохрипел он. — Долбоёб!
Северинов наклонился близко–близко к Славе, захватил губами мочку уха, оттянул её, отпустил и сказал, задевая губами, в висок:
— Это был «один»…
Десять хУли-хупов на одного человека! Перед вами выступали мастера оригинального жанра: один на матах, другой против матов!
========== Номер четвёртый: «С переодеванием и связыванием» ==========
Опять в семь тридцать. Опять срывается одеяло и категоричное: «Живо встал!» И самое удивительное: никакого смущения и виноватости по поводу вчерашней плётки, вчерашних нежных рук на чужом теле и поцелуев в область поясницы. Как будто ночь истирает память. Славик издал горестный стон и, не поворачиваясь к истязателю, произнёс:
— Объявляю забастовку! Меня будут бить, а я бегать как послушная собачка? Хера с два!
— Одевайся! Я сейчас сделал вид, что не слышал твои слова. Мы идём на пробежку. — И стоит, разглядывает голого парня, наверное, удостоверяется, что не осталось следов от плётки и от поцелуев. Но они остались: красные полосы на белом теле и проклятое ощущение горячей гладкой кожи на губах и на ладонях.
— Я не пойду никуда! Я болен! — И свернулся зародышем, демонстрируя только спину, задницу и упрямый затылок.
— Пойдёшь! — Влас подхватывает это голое тело под шею, опрокидывает на бок, хватает под коленями и поднимает на руки. И сам испугался от такого своего напора и решимости: слишком гладкое тело, слишком неохота отпускать из рук, слишком близко голубые глаза, Власу показалось, что они совсем не заполнены страхом или протестом, они притягательно хитры. С трудом он сбросил Славика на ноги и подтолкнул к креслу, на котором качалась аккуратно сложенная спортивная форма. Тот забубнил что–то на своём, на гопниковском, языке и начал–таки одеваться. Всё чистое, трусы опять в пакетике, и вновь «Calvin Klein». Под финал облачения на запястье несчастного Славика замкнулось кольцо от наручников с длинной цепочкой.
В этот раз с пожилым Виктором Сергеевичем громко поздоровался сам Славик, у мужчины повело бровь вверх, а Влас вновь не смог сдержать улыбку. Рушатся все его принципы несгибаемости и ледяного самообладания. Рушатся. Причём очень стремительно. Влас это понимал, но ничего не мог поделать. Улыбался (ладно, что не ржал) и никак не помогал Виктору Сергеевичу, между прочим, руководителю главка столичного строительного монополиста, справляться с болтовнёй Славика:
— Привет любителям спортивной ходьбы! Как живёте, как животик? Как жена? Почему не бежит с вами? Прикиньте, Виктор Сергеевич, у Власа все труселя запаяны в пакетиках! А ещё он меня бил! Плё–о–о–откой! Позвоните Астахову! Он же этот, который дитёв от домашнего насилия защищает! Он заинтересуется моей судьбой! И вы в телике окажетесь! Блин, да что же ты меня дёргаешь? Свободу Вячеславу Бубенцову!..
На завтрак, пока свободолюбивый Бубенцов омывал своё дискриминируемое тело в душе, Влас приготовил гречневую кашу с орехами. Подопечный сначала возникать начал, типа «чо, я маленький, чтоб кашу с утра!», а потом слопал за обе щёки, изредка огрызаясь на замечания хозяина по поводу чавканья. Ровно в девять Влас при всём приличествующем виде отправился на работу. Костюм от Бриони, свежая рубашка, галстук от Кардена, сапфир на пальце, телефон около уха. Славик провожал его с восторженно открытым ртом. Особенно его поразило, что «истинный господин» пшикал вокруг шеи духами. Они, конечно, чудесно по–мужски пахли, но он–то привык к дезику за семьдесят рэ.
Влас выдал Славику задание на день:
— Вот тебе книга «Этикет за столом», прочитай, выучи типы вилок, бокалов и сами правила. Вечером проверю. В кабинет не заходи, там сигнализация стоит. Возможно, я приеду за тобой на обеде и мы поедем тебя одевать. Телефон, домофон не трогать. Роман Гюго лежит в большой комнате. Можешь разобраться с кофемашиной, инструкция на ней. Полей бонсай и покорми рыб, корм в тумбе, там же брошюра о том, как за ними ухаживать и сколько сыпать корма. Всё. Веди себя прилично. Помни, что я могу наказать.
Славик выслушивал всё это с радостным выражением лица. Явно балдел от того, что остаётся один, что квартира в его распоряжении. Жаль только, что ему запретили включать компьютер, пользоваться телефоном, выходить из квартиры. Но ведь он обязательно что–нибудь придумает! Он не упустит время, он проведёт его с пользой!
***
В половине двенадцатого Влас позвонил к себе домой. Проверял. Славик сразу не выдержал испытания. Взял трубку.
— Аллёу! Хата его святейшества! Бубенцов у аппарата.
— Я тебе сказал к телефону не подходить.
— Ну, так это ж ты звОнишь!
— Не «звОнишь», а «звонИшь». Завтра будешь учить ударения в словах. Что ты делаешь сейчас?
— С тобой разговариваю.
— Что делал?
— Валялся на диване, зырил фильмец сериальный, ах–х–хуительно ржачно, ваще смехатура… Слышь…
— Слышу, слышу. Это «два».
— Чо «два»?
— Не «чо», а «что». И ты прекрасно понял, что за «два». Выучил бокалы и вилки?
— Вот что ты за человек такой? Люди говорят как им удобно. Едят ложками, если дали ложку, и пальцАми, если ничо не дали!
— Не «пальцАми», а…
— Всё, я понял, зануда! А как джакузь включается?
— Вечером покажу, сейчас не смей ничего трогать! Джакузь… Я за тобой заеду после пяти. Поедем в магазин и в ресторан. Там я проверю, как ты выучил типы вилок и бокалов. Понял?
— А до этого времени? Мне сдохнуть, что ли, от голодухи?
— В холодильнике найдёшь что перекусить.
— А можно я банку икры открою?
— Ты уже везде залез, я чувствую? Открой. Всё. Отключаюсь.
— И вот как бы ты мне всё это сказал, если бы я не подошёл к телефону? Придурок!
Влас опять улыбнулся, положив трубку. У него сегодня всё спорилось. Отец просто в восторге от того, как быстро он подписал контракт с американскими уже партнёрами, какую он предложил операцию на бирже, как он сцепился на летучке с кредитным отделом из–за их либерального отношения к несанкционированным овердрафтам. И Славка дома сидит и даже вроде не балуется. Джакузь…
В обеденный перерыв, как обычно в «Де Марко», что поблизости от офиса, общение с друзьями. Опять печальный Денис и всегда бодрый Георг. Последний живо интересуется Славкой. Влас только успевал отбиваться.
— Ну так что? На какой уровень сложности потянет перевоспитание?
— На средний. Он не вполне пропащий.
— Ты его уже внешне облагородил?
— Не совсем, хотя вчера стрижка была, ногти сейчас ухоженные. Сегодня нужно в магазин сходить. Пару шмоток поскромнее купить да обувь…
— И как он после помывки–причёски?
— Даже симпатичный. Думаю, что он не представляет даже, что красив, что мог бы на одной внешности чего–нибудь добиться, а не прозябать в провинции, бухая и перебиваясь от заработка к заработку.
— Хм… И как бы он заработал на внешности? — задумчиво протянул Дэн. — Для модели я думаю, что он мал ростом, для актёра, наверное, умишка маловато. Разве только в эскорт–службе для стареющих одиноких дам или альфонсом для богатых девчонок. Вон как этот…
— Дэн, прекрати уже эти думы свои! — Георг закатил вверх глаза, выражая раздражение, видимо, набившей оскомину темой. — Я вообще думаю, что тебе вся эта история с Анжелой на пользу. Ты ведь всяко её простил и готов вновь принять с распростёртыми объятиями? А девушка скорее всего осознала, какой ты у неё славный, бескорыстный, надёжный. Сейчас будет вдвое крепче любить.
— Она не вернётся. Она вообще почему–то считает, что это я её молодчика вспугнул, что натравил на него «каких–то своих бугаёв». Меня винит. А про «простил» — не знаю, наверное, давно простил…