Альманах Литературная Республика № 1 2013
Владимир Георгиевич Бояринов, поэт, Председатель Правления МГО СПР, Москва
Щенок
Извелся бедный, изнемог,
Но заводным винтом
Кружит бессмысленно щенок
В погоне за хвостом.
Да что щенок! Ты сам с утра
Среди людской молвы,
Как кочет из-под топора,
Бежишь без головы.
Когда усталость свалит с ног —
С улыбкою в усах
Бог скажет: «Быть тебе, сынок,
Щенком при небесах».
Лесоруб
Пришел в бригаду дед
С оливковым загаром:
«Касатики, привет!
Возьмите кашеваром».
Когда заря взошла,
Открылось: мать честная! —
Там просека легла,
Где Русь была лесная.
– Да ты – большой мастак!
Да ты, дедок, в ударе!
Где наловчился так?
– В Сахаре, брат, в Сахаре…
– Не завирайся, дед.
Юродствовать негоже,
В Сахаре леса нет.
– И здесь не будет тоже.
Аленький цветок
Я срубил крестовый дом,
Говорят: «Грешно».
Дописал печальный том,
Говорят: «Смешно».
Ловок на руку и спор
Завидущий бес.
Запылал в саду костер
До небес.
О любви заветный том
Запылал в огне.
Запылал крестовый дом
Со цветком в окне.
Если завтра я умру —
Погорюй чуток.
Я на небо заберу
Аленький цветок.
Буду нежить, чтобы рос,
Буду поливать.
Всех, кто дорог мне до слез,
Буду вспоминать.
Младенец русской славы
На поле Куликовом,
За тридевять земель,
На поясе шелковом
Висела колыбель.
Висела золотая,
В колечки завитая,
Меж небом и землей,
Меж снегом и золой.
В четыре полотенца
Рыдала ночью мать:
– Храните сон младенца!
Трещоток не замать! —
– О чем она судачит? —
Задумалась родня…
– Когда мой сын заплачет,
Попомните меня!
Горчат дымы Полтавы,
Берлинский чад горчит,
Младенец русской славы
До времени молчит.
А вьюга все крепчает,
Плетет свою кудель.
Господь всю ночь качает
Златую колыбель…
Сиреневый день
Во времени не раннем и не позднем,
Когда звенит апрельский небосвод,
Идет отец, идет зеленым полднем,
Сиреневые саженцы несет.
Мы деревца под окнами посадим,
Притопчем землю, бережно польем
И рядом на завалинке присядем,
Задумаемся каждый о своем.
«Что, – прогудит, – славяне, загрустили? —
В словах привычных плещется задор. —
Там человека в космос запустили!» —
Кричит сосед и лезет на забор.
Его сынишка плачет от обиды:
Ликует вся весенняя земля,
Но даже с крыши не видать орбиты
Гагаринского в небе корабля.
Пусть все, как было, так и остается:
Кричит сосед, звенит апрельский день,
Мальчишка плачет, мой отец смеется,
Под солнцем приживается сирень!
Страда
Все мужики – в упругой силе,
И все досужи покосить.
Покрасовались, покосили,
Пора бы и перекусить.
Мы черный хлеб вкушаем с луком,
Мы лук обмакиваем в соль,
И в том, что царствуем над лугом,
Не сомневаемся нисколь.
Мы и сказать бы не сказали,
Мы и помыслить далеки:
Какими жуткими глазами
Глядятся в небо васильки.
Они и скошенные дышат
И голубым огнем горят,
Они и видят все, и слышат,
И ничего не говорят…
Точка
Рваный век вместился в годы,
Годы – в несколько минут.
Годы – гунны, годы – готы,
Скифы тоже тут как тут.
Тьмы сбиваются в мгновенья,
Звенья – в строфы стройных строк.
«Так диктует вдохновенье», —
Говорит провидец Блок.
В райском поле по листочку,
По цветочку буду рвать;
Буду в точку, в точку, в точку
Мысли точные вбивать.
Как темно и одиноко!
Как ничтожен каждый миг!
И чего мне ждать от Блока,
Если сам уже старик?
То не атомная бочка
За околицей гудит…
Как рванет однажды точка —
Так вселенную родит!
Узнают нас, браток, не по книгам,
Узнают по тяжелым веригам,
По соседству хохлацкому,
По наследству кержацкому,
А друзья наших книг не читают
И пророками нас не считают
За соседство хохлацкое,
Самоедство кержацкое.
А враги в нас недоброе чуют
И в подметных листочках бичуют
За акценты кержацкие,
Документы хохлацкие.
Ох, недоброе чуют по духу,
А кивают, браток, на сивуху,
На сивуху хохлацкую,
Медовуху кержацкую.
Я не стану вскрывать себе вены
И ногтями давить свои гены
Благородства хохлацкого,
Первородства кержацкого.
Чистым бисером, ниточкой ровной
Нанесу я на холст родословной
Спивомовку хохлацкую
На грунтовку кержацкую!
Бегемот Книга Иова (40:10-19)