Дивной радугой чистоты.
Я забреду в твое пространство,
Любуясь ненасытным снегом.
Откину полог постоянства
Созревших чувств, сомнений, неги.
В завороженных ощущеньях
Так безмятежно, так привольно.
В пушистых листьях краткой тенью
Мелькнул февраль, собой довольный.
Все казалось смешным, нереальным…
Вечный клоун, заядлый трюкач
Бросил шляпу и клетчатый плащ,
Поклонившись манежу печально…
А в гримерной охапка афиш
Встрепенулась обшарпанной лестью.
Сняв парик, уходил в неизвестность
Вечный клоун… Ненужный старик…
Все казалось… Как время летит!..
В каких мирах блуждаешь ты?
Бокал насыщенного рома
Струится по ступенькам дома
Давно потерянной мечты.
В каких мирах? Я полечу
Над тайной проповедью света.
И осторожно, незаметно
Коснусь твоих усталых чувств.
Старуха бормотала…
Нанизывал слова на паутину вечер.
От придыханья тоненькие свечи
Пружинили едва.
А на пороге пес,
Уткнувшись в образок луны
тихонько выл.
И не было глубинных сил
И состраданья слез.
В темной комнате шаги…
Угольками жарких строчек
Расцарапаю круги
Нежелательных пророчеств.
Над камином лунный свет
Тает в вычурных объятьях.
Никого со мною нет…
Только… шорох. Шорох платья.
В черных бокалах ночной колыбели
Птицы, рождаясь, звенели, звенели,
Высвятив грани Любви.
В чувственном лике земного пространства,
В млечном пути удивительных странствий
Гордо парили они.
Ночь вспорхнула… Созрели сливы.
Терпкий вкус золотистой неги.
Ты сегодня такой счастливый,
Ты таким никогда не был.
Соберешь в небесах строки,
Ускользающих звезд бремя.
Ты сегодня такой одинокий
Пролетел, всколыхнув время.
Я о тебе не знаю ничего…
Перебираю день то тот, то этот.
Как обезьянка с голубым билетом,
И ты – шарманщик счастья моего.
Что скажешь мне, мой черный талисман?
Твой праздник так хорош, но так недолог.
И серпантин от новогодних елок,
Усталый клоун собирает сам.
Когда молва покинет этот день,
Все будет просто в прелести осенней.
Окутает рябину страсти тень,
В палитре растворяя наважденье.
Незримых бед зазубрится строка.
И полетит, кружась в небесном хоре,
Дар Божества, непонятый пока,
Оберегая в радости и в горе.
Как хочу синевы…
Выйду в поле и руки раскину,
разгоню облака и вспугну наболевшую тишь.
Только выгнул туман
над рекой серебристую спину,
и о чем-то родном
вспоминает под вечер камыш…
Тонет лес в синеве
и поля, и дороги косые,
и щемящий простор,
и деревья, что пели во мне…
Эта синяя Русь, это нежное сердце России,
этот сноп васильков
на раскрытом зарею окне.
Илья Лируж, Москва
И только слово убегает тленья
(Венок сонетов)
N1
Язык не закрепляет бойкий вздор,
Отточенность его нам много объясняет —
И если страстью вспыхивает взор,
То он же добротой сияет.
Пусть плоти мы услуживаем всласть,
Но это не служение, а служба —
И если душу обжигает страсть,
То согревает доброта и дружба,
Все больше в сердце пепла и углей,
Пылаем мы все реже, а не чаще.
И если годы, полные страстей
Уходят – доброта непреходяща…
Еще нас ослепляет нагота,
Но жизнь нам освещает доброта.
N2
Что наша жизнь без грана доброты!
Мы совершаем грустные поступки.
То ложь не отличим от правоты,
То, видя ложь, – ей делаем уступки.
Мы часто перед сильным выю гнем,
Мстя слабому: пред ним жестоковыйны.
И страшно думать: мы его распнем
Толпой – когда распять прикажет сильный.
Мы слепы, но горды, справляя в суете
Свой потный грех, доверясь осязанью.
И страшно прозревать в кромешной темноте.
И страшно на себе в минуту осознанья
Не ощутить ни чей сочувствующий взор.
Как самому с собой свой пережить позор?!
N3
Как самому с собой свой пережить позор?
В кромешной темноте едва мерцают тени
Бесплодных замыслов. Причудливый узор,
Невоплощенный мир духовных откровений.
Когда, в какой момент, в какой несчастный день
Мы отдаем себя вещественности тленья,
Покинув первую, ничтожную ступень
Духовности, нам данной от рожденья.
Чтоб у подножья лестницы души,
Несущей ввысь крутые очертанья,
До тризны собственной всю жизнь в себе глушить