Баранов поднял на него сердитые глаза и пробормотал:
— Человек, не обладающий чувством юмора — это страшный человек, он опасен для общества.
Тут его замутило, он снова начал клевать. Клевал, клевал, потом вовсе опустил голову и несвязно заговорил сам с собой. И беседа эта затянулась надолго, она то прерывалась, то возникала вновь.
Покосившись на него, Антон Петрович спокойно сказал:
— Скочерыжился.
Захар Матвеевич сидел неподвижно и хмуро смотрел на своих скрючившихся гостей. Невеселая картина представлялась его взору. Он вспомнил о Марине, дожидавшейся его возле трех тополей и возможно уже продрогшей. Вот как немилосердна оказалась к нему судьба. Спустя минут десять он потерял самообладание и намекнул:
— Пора по домам. Я сидеть с вами больше не могу, меня люди ждут. Вставайте, товарищи дорогие!
Никто не тронулся с места. «Сами они теперь никогда не уйдут, — подумал он, — придется выталкивать. Хоть и рисковое это дело, можно и беду на себя накликать, но что делать?» И директор принялся тормошить каждого по очереди. Начал с Баранова. Тот, несмотря на утрату реальности, как только вышел из оцепенения, сразу потянулся рукой к бутылке, роняя стоящую на пути посуду. Потом все-таки поднялся со стула, цепко схватился беспомощными пальцами за край стола и, пошатываясь, стал настраиваться на изменение положения головы и тела, а также на движение в пространстве без опоры, не замечая, что его брюки мокрые. Захар Петрович перешел к Антону Петровичу. Тот вскочил как солдатик и сразу взял себя в руки. Со спящим Гавриловым пришлось повозиться подольше. Минуты три Захар Матвеевич толкал и тряс его.
— Проснись! Проснись! Эй, Игорь Сидорыч, хватит кемарить, вставай!
Гаврилов повернулся, показав помятое злое лицо. Чуть подняв голову, он что-то проговорил и снова лег, натягивая на голову свой пиджак. Захар Матвеевич не отступал. Наконец Гаврилов кое-как оторвался от дивана и, едва держась на ногах, хрипло заявил:
— Отцепись от меня, я спать хочу.
Ему явно не хотелось никуда идти, он и не собирался уходить отсюда. Захар Матвеевич опять потрепал его за шиворот и поспешил к Баранову, который готовился к посадке. В это время Гаврилов сделал шаг сначала вперед, потом назад, зашатался, растопырил руки и чуть не упал. И, вне всякого сомнения, упал бы, если бы Захар Матвеевич ни кинулся к нему и не помог восстановить равновесие. После этого Гаврилов вцепился в Захара Матвеевича и смотрел на него ласково. Освобождаясь, Захар Матвеевич отдернул его руку — выражение лица инструктора райкома партии резко изменилось: как посмел? Он насупился и в знак протеста отвел взгляд в сторону.
Тогда Захар Матвеевич каждого повернул лицом к выходу и любезно подтолкнул сзади. Баранов с бледным лицом, слегка согнувшись и напрягшись, пошел, медленно ступая по полу. За ним поплелись и остальные. На улице вместе с райкомовским водителем, совершенно трезвым, голодным и нервным, Захар Матвеевич усадил гостей в «Ниву». После чего водитель сел за руль и со злостью громко захлопнул дверцу; машина, резко дернувшись с места, поехала. Захар Матвеевич поспешил к своему «уазику».
х х х
Дорога к Вишневой балке тянулась между виноградником и голым полем; неподалеку виднелась лесополоса, слившаяся с вечерним небом, по которому бежали темные тучи. У лесополосы Захар Матвеевич свернул налево, через несколько метров обнаружил узкую накатанную просеку и, вырулив на нее, проехал посередине черных искривленных зарослей. Полевая дорога повела снова вдоль деревьев; за ними показались перемещающиеся в сумерках огни.
Когда Эрудит прибыл к Вишневой балке, он увидел огромную кучу металла, сваленного в нее. Сообразил, что от него требуется, и не стал ждать Захара Матвеевича, сходу приступил к делу. Заметив подъехавший «уазик», он остановил трактор и выбрался из кабины.
— Сам догадался, что надо делать? — спросил Захар Матвеевич.
— А чего тут непонятного? Я не пойму другого, зачем хоронить металлолом? Жалко, лучше бы сдать его.
— Невыгодно нам возить его в Ростов, мы ничего за это не получаем, лишь бензин зря сжигаем, а топливо нужно для посевной. Жалко, конечно, но ничего другого не придумаешь: делать себе хуже — это очень глупо, так поступают только полные идиоты. Завтра приедет комиссия, так что ровняй получше, чтобы ни одна железка не выглядывала. И держи язык за зубами.
— Н-да, по правде сказать, мне все равно. Закапывать, так закапывать, вы ведь лучше меня разбираетесь в этих вещах, — сказал Эрудит и потер ладонью подбородок.
— А от меда ты зря отказался, я тебе сам завезу завтра вечерком, у меня дома есть трехлитровая банка.
— Захар Матвеевич, что вы? Мне не надо.
— Иди, работай, я в этом тоже лучше тебя разбираюсь, сам знаю: что надо, а что не надо.
Небо продолжало темнеть; порывистый ветер сгибал кусты. На лицо Эрудита упала первая холодная капля. Начал накрапывать небольшой дождик.
— Ну вот, теперь развезет, — взглянув на небо, сказал Захар Матвеевич.
Они пожали друг другу руки. Эрудит быстрыми шагами поспешил к трактору, а директор нырнул в кабину «уазика» и поехал к трем тополям — на свидание с Мариной.
х х х
Десятью минутами позже Захар Матвеевич уже приближался к назначенному месту. Темный силуэт отделился от стоявшего особняком дерева. Марина узнала машину директора и, нисколько не сомневаясь в том, что это именно он, опустив голову, разглядывала тропинку и осторожно ступала по земле. Захар Матвеевич повернул машину, осветил ее фарами. Она прикрыла ладонью глаза от ослепляющего света и, недовольная его ребячеством, отбежала в тень.
— Зачем тебе эти штучки, хочешь, чтобы увидел меня кто-нибудь? — садясь на переднее сиденье и притворяясь рассерженной, спросила она.
Захар Матвеевич включил первую скорость; машина поехала.
— Захотел полюбоваться тобой, — ответил он и добавил: — Тут нас никто не увидит, некому смотреть.
— А вдруг кто-нибудь за нами наблюдает? Почему с поля едешь? Где ты был?
— Решил следы запутать, сбить наблюдателей с толку, — насмешливо ответил он.
— А-а, ты пьяненький!
Захар Матвеевич рассмеялся.
— Не замерзла?
— Нет, я только сейчас пришла, знала, что ты от этих друзей быстро не отвяжешься, поэтому не спешила. Промокла немного.
В действительности Марина не пришла на встречу пораньше потому, что долго крутилась перед зеркалом, примеряя новое платье из алого ворсистого вельвета. Она его сшила в районном ателье лишь недавно, это была ее первая обнова за три последних года, если не считать сапожек, подаренных Захаром Матвеевичем, и нижнего белья, привезенного им из Ростова. Эти подарки он сделал в начале их дружбы, в дальнейшем время от времени преподносил импортную косметику и духи, которые в магазинах не сыщешь днем с огнем.
Новое платье доставило ей большую радость. Она с удовольствием разглядывала его, ощупывала, затем бережно, со всей предосторожностью погладила утюгом, надела и ахнула от восторга. Шелком скользящий по телу вельвет, придававший изгибам фигуры мягкость, пластичность и плавность, сразу обворожил ее. Она чинно, с достоинством, не меняя положения головы, повернулась перед зеркалом в одну, затем в другую сторону, выпрямилась и слегка подтянула живот; платье на ней сидело великолепно. Не отводя взгляда от зеркала, накинула на шею легкое газовое кашне и снова осмотрела себя. Каким свежим, румяным и побелевшим казалось ее лицо в этом наряде. Она с довольным видом повернулась к матери, сидевшей у печки, наблюдавшей за ее занятием и любовавшейся своей дочкой.
— Ну и как я?
Старушка разделила ее радость причитанием:
— Куда они, эти мужики, только и смотрят? Не красавица ли!? Прочь никчемных берут, а тут, что те артистка!