— Это должно дать тебе приличный шанс не проебать всё полностью.
Он складывает носовой платок и кладёт в задний карман.
— Я мог бы солгать и сказать тебе, что не могу сделать руку выглядящей более человеческой, чем сейчас, но мы оба бы знали, что я солгал. Носи эту и не забывай, кто твои друзья.
— Ты сама прелесть.
Боль и тошнота исчезли. Я встаю. Йозеф подходит и помогает мне надеть пальто.
— Побыстрее привыкай к новой руке. У тебя есть двенадцать часов с этого момента, или мы будем действовать без тебя.
Он спускается по пандусу и исчезает ещё до того, как достигает низа.
Я сгибаю и шевелю рукой. Поднимаю кусок бетона. Перекидываю его из здоровой руки в мою новую и обратно. Биомеханическая рука ощущает давление, тепло и остроту, но не как обычная. К ней придётся привыкнуть, но это лучше, чем обгоревшая культя.
Рука не единственное, что мне нужно разработать. Я не знаю тайного пути из Тартара. Мне даже не известен путь туда. Но я найду его, и, если худу и херня не вытащат меня отсюда, я стану задерживать дыхание, пока не посинею. На маму это всегда действовало.
Я поднимаюсь на открытый уровень в верхней части парковки и осматриваю город. В миле отсюда на вершине холма находится психушка. Если Элефсис так же причудливо устроен и испохаблен, как и остальной Лос-Анджелес, Элис с таким же успехом могла бы находиться на Луне. Не знаю, смогу ли я за двенадцать часов добраться хотя бы до неё, не говоря уже о том, чтобы забрать её и Семиазу. Нужно мне было попросить у Йозефа реактивный ранец вместо руки.
Сбежавшие психи греются у костра из старой мебели и моих плакатов о розыске.
Может мне стоит угнать машину и попробовать найти где-нибудь дорогу к Обсерватории.
— Всё ещё пытаешься подняться на этот холм, а?
Я оглядываюсь через левое плечо, затем через правое. На краю стены, свесив ноги с края, сидит маленький толстяк в сшитом на заказ красном костюме. Я смотрю на него, а он на меня.
— Он ушёл?
— Кто?
— Твой приятель Йозеф. Он ушёл?
— Он мне не приятель, и да, он ушёл. Ты кто?
— Я наблюдал за тобой, а затем увидел, как он оснащает тебя жучиной лапой. Естественно, я просто предположил, что вы двое — приятели.
Я обхожу его, пытаясь рассмотреть получше.
— Кто ты?
Он пожимает плечами.
— Кто мы такие на самом деле?
— Не умничай.
— Я родился умником. Ты чудовище.
Я достаю наац и держу его так, чтобы он не видел, и приближаюсь, пока не оказываюсь достаточно близко, чтобы хорошенько его рассмотреть. Это мистер Мунинн. Только не он. Это один из его братьев. Они не просто близнецы, они одинаковы в каждой детали, включая одежду, за исключением того, что там, где Мунинн весь в чёрном, этот весь в красном. Ангел у меня в голове издаёт звук, который я прежде от него никогда не слышал. Я убираю наац обратно в пальто.
— Как тебя зовут?
Толстяк постукивает пятками по стене здания.
— Малыш, ты не смог бы произнести моё имя, даже имея три языка и миллион лет практики.
— Мунинн сказал мне своё.
— Неужто?
— А разве нет?
Красный человек поднимает руки, широко растопырив пальцы.
— Пять братьев. Каждому из наших имён и сознаний соответствует определённый цвет. Жёлтый. Голубой. Зелёный. Я красный, как ты мог заметить. Мунинн чёрный, сумма всех нас.
Он отстукивает каждый цвет пальцем.
— Итак, если бы ты был интеллектуалом или прочитал хотя бы одну книгу за свою жизнь, то мог бы знать, что мифическое скандинавское божество Один путешествовало с двумя чёрными воронами. Одного звали Хугинн. Угадай, как звали другого?
— Мунинн назвал себя в честь птицы?
— Он так шутит. Не надо его презирать. Он самый младший.
Ангел у меня в голове прекращает издавать странный шум и, наконец, выдаёт одно-единственное слово: «Элохим»[247].
Красный человек смотрит на меня. У меня такое чувство, что он читает меня намного лучше, чем я могу читать его, потому что я не могу читать его совсем.