Я направляюсь к воротам кладбища, но не выхожу наружу. Прошлый раз, когда я вышел через них, меня попытался ограбить какой-то наркоман из Беверли-Хиллз. Вместо этого я грабанул его. Это была настоящая вечеринка по случаю возвращения домой. На этот раз я остаюсь на месте и оцениваю ситуацию из своего собственного удобного Шеола[184].
Справа от себя я вижу нависающий над всем, словно обещание покойнику, гигантский знак «Голливуд». Холмы и верхние части всех зданий охвачены огнём. Должно быть, кто-то набросил какое-то худу на знак «Голливуд». Это не заразно, но холмы позади него представляют собой светящийся оранжевый пепел. Пожары ещё не добрались до этого района, но они перемещаются. Отсюда кажется, что горит весь горизонт. Небо, где раньше был центр города, сплошь в фиолетовых и кроваво-красных синяках. Отвратительные вечные сумерки. Теперь это сплошная масса клубящегося чёрного дыма. Подсвечиваемый снизу, он выглядит как брюхо ползущей над нами чёрной змеи размером с небо.
Итак, где я, чёрт возьми? Когда я выбрался отсюда в прошлый раз, то был весьма не в себе. На этот раз я даже не искал дом, но всё равно попал в него. И, похоже, когда я отвернулся, кто-то его разломал.
Как долго я был без сознания после Чёрной Георгины? Я Рип Ван Винкль[185]? Я был полумёртв так долго, что Мейсон победил, и Вселенная решила, что будет хохмой разбудить меня точно в срок для Апокалипсиса?
Я набираю пригоршню кладбищенской грязи и нацарапываю на лбу руны, одновременно рыча адово худу. Чары смерти. При доле везения, никто не заметит, что я живой. Я бросаю пальто на землю и хватаю свисающий со статуи Девы Марии Гваделупской худи[186] трупа. Надеваю худи и пальто поверх него. В последний раз быстро проверяю, нет ли за воротами грабителей. Убедившись, что на улице чисто, я натягиваю капюшон, закрывая как можно больше лица, и направляюсь прямо к большому пикнику.
Начиная от кладбища, по Гауэр-стрит тянется трещина. Глубокий разрез, неровный, как удар молнии и широкий, как автобус. На дне пузырится нечто, похожее на лужу ярко-красной крови. Пахнет, как сточная канава, только хуже. Тухлыми яйцами и дохлой рыбой.
Я продолжаю двигаться на север, огибая провал на Фаунтейн-авеню. На дне распухшие тела адовцев. Поломанные заводные адские гончие корчатся и дёргаются в конвульсиях, истекая спинномозговой жидкостью. Я пинаю несколько камешков. Наблюдаю, как они тонут в вишнёвом дерьме.
Деревья попадали на крыши и автомобили, словно земля просто больше не могла их держать. Дома разорваны пополам трещинами. Землю под ногами сотрясает низкий геологический гул, и две отломанные половинки Гауэр сдвигаются на несколько сантиметров в противоположных направлениях. Ебать меня. Это не трещины. Это линии разлома. Я уже говорил, как сильно всё ненавижу? Должно быть, некоторые из новых разломов в переулках появились уже давно, потому что местные жители на скорую руку перекрыли их с помощью верёвок, досок и балок. Ополченцы-идиоты швыряют через пропасть камни и копья, борясь за то, кому достанется плата за проход.
Бульвар Сансет выглядит так, словно его подпалили снизу паяльной лампой. Насколько видит глаз, в обоих направлениях всё выпотрошено, поджарено или расплавлено. Единственное, что всё ещё стоит — это пальмы. Они горят, будто церковные свечи в тёмном нефе, отбрасывая больше теней, чем света. Тлеющие листья падают, словно горящий снег.
На Голливудском бульваре бунт.
Когда я выбрался восемь месяцев назад из ада, то был удивлён, как бульвар превратился в монохромную пустыню. На улице стояла мёртвая тишина, словно кто-то набросил поверх неё одеяло. Все дети на улице с пустыми взглядами, и пустые фасады магазинов. Было оживлённое движение, но даже машины звучали так, словно ехали на сахарной вате вместо бензина. Что-то высосало жизнь из этого места. Возможно, Кисси. Я до сих пор не знаю. Этот вариант Голливудского бульвара оживлённее, но я уже тоскую по приглушённой чёрно-белой версии.
Толпа представляет собой отмороженную смесь адовцев и проклятых душ. Это не забавный бунт давайте-перевернём-мусорный-контейнер. Этот из той серии, когда вы идёте друг на друга с ножами и трубами, сражаясь за еду, воду и лекарства.
Я прошёл от кладбища едва ли с полкилометра и уже могу сказать, что это место хуже, чем сказал Касабян. Люцифер никогда бы не позволил этому случиться. Если бы у Мейсона была хоть капля чёртового здравого смысла, он бы тоже не позволил. Когда ты рулишь королевством адовых убийц, первое, что делаешь, это обеспечиваешь, чтобы они были хорошо накормлены и как минимум полупьяны большую часть времени. Судя по тому, как эта банда разносит мясные лавки и универмаги, в их случае не то и не другое. (Да, в аду есть магазины и бары. Может, это и ад, но он лучше, чем сухой округ в Миссисипи[187]). И кто позволил бродить на свободе всем этим проклятым душам? Я видал всякую хрень, когда оказался в ловушке в Даунтауне, но впервые вижу душу в Пандемониуме, которую бы не пытали, не держали взаперти или на привязи. Если это в самом деле Пандемониум. А если нет, то, блядь, где я?
184
185
186