Как-то Довженко сказал: «На „Мосфильме“ есть места, куда не ступала нога человека». Может быть, это и так. «Мосфильм» — это целый мир. Алов знал его наизусть. Все его коридоры, нескончаемые закоулки и переходы, бесчисленные подвалы, колосники. Он был настоящим мосфильмовцем. В те годы здесь работали Михаил Ромм, Иван Пырьев — тогдашний директор студии, Михаил Калатозов, Юлий Райзман, Владимир Петров, Лев Арнштам, Сергей Юткевич. И одновременно набирала силу «новая волна», новое поколение советского кино.
«Мир входящему». Станислав Хитров (шофер Рукавицын), Лидия Шапоренко (немка Барбара), Виктор Авдюшко (Ямщиков)
Первый фильм, снятый нами на «Мосфильме», — «Ветер». По сути, по нравственной цели, по материалу он был продолжением наших предыдущих картин. Вообще все эти три фильма — «Тревожная молодость», «Павел Корчагин» и «Ветер» — составляли как бы трилогию о революции, о комсомоле 1920-х годов.
Мы были не одиноки. Почти вся «новая волна» начинала с фильмов о революции: Басов — Корчагин — «Школа мужества», Кулиджанов — Сегель — «Они были первыми», Егоров — «Добровольцы», Чухрай — «Сорок первый», Озеров — «Кочубей» и т. д. Затем, набирая силу, творческий потенциал, «новая волна» поднялась до осмысления темы Великой Отечественной войны, увлекая за собой и некоторых старых мастеров, и лишь спустя несколько лет разлетелась на отдельные брызги. Фильмы тех лет — «Летят журавли», «Дом, в котором я живу», «Баллада о солдате», «Иваново детство», «Судьба человека», «У твоего порога» — были вершинами в творческой биографии их авторов. И фильм «Мир входящему» мы считаем наиболее значительным нашим фильмом той поры.
Символы «Мира входящему» Война слепа и беспощадна, она не делает различий между человеком и манекеном. В роли Ямщикова — Виктор Авдюшко
Идея снять картину о войне давно мучила нас. Вернее, даже не о войне, а о той грани, которая отделяет войну от мира. Об этих нескольких днях, может быть, даже часах, когда ломается ход истории, разрываются сложившиеся отношения и связи.
Однажды совершенно случайно мы прочли маленькую заметку, кажется, в «Известиях». Там было сказано, что немецкий мальчик ищет русского солдата. Имени его мальчик не знал, но вкратце описывалась ситуация: в самом конце войны его мать, выбившись из сил, не в состоянии двигаться дальше, упала где-то в развалинах разбитого германского городка. Она была в положении, с каждым часом ей делалось все хуже и хуже. Наступила ночь, она поняла, что обречена. Ее подобрал неизвестный русский солдат, посадил в машину, довез до госпиталя, где она благополучно родила мальчика. Мальчик подрос, мать рассказала ему эту историю, и он решил разыскать своего спасителя.
Крошечная газетная заметка послужила толчком нашей фантазии, и мы вместе с драматургом Леонидом Зориным просто накинулись на работу.
Это были мучительные поиски своего выражения материала войны, поиски своего стиля. Мы стремились сделать так, чтобы безусловное действие, безусловная правда в какой-то момент вдруг сгущалась до плотности символа, оставаясь при этом правдой.
У Алова был неистощимый запас знаний о войне. Его рассказы, исполненные глубокого понимания человеческого характера, богатые неожиданными подробностями и деталями, юмором, были необыкновенно сочны и правдивы.
И я, даже если бы работал один, я бы все равно снял фильм о войне. Для меня это тоже была необходимость. На фронт я не попал: когда война началась, мне было тринадцать лет. Но, как известно, самые сильные впечатления — детские и юношеские. У меня они совпали с войной… В октябре 1941 года я был в Москве и видел страшные дни паники, лихорадочной эвакуации, видел бомбежки.
Что же касается фронтовиков, каким был Алов, то ничего даже отдаленно сравнимого по силе воздействия с фронтовыми впечатлениями в их жизни не было. Война была их судьбой, и молчать о ней — значило идти против судьбы. Но вот что поразительно: все фронтовые рассказы Алова, знавшего войну до косточек, были байками, очень смешными, порой грубоватыми. Видимо, подсознательно работало «вытеснение» — память стремилась отторгнуть трагическое, ведь постоянно жить в его власти невозможно.
Символы «Мира входящему» Деревянный крест на могиле неизвестного солдата дал росток
Кстати, в «Мире входящему» мы уже сознательно стремились соединить драматическое и ироничное. В то время итальянские неореалисты могли позволить себе показать смешное даже в чем-то высоком. У нас же это не было принято. Трагикомедий, тем более о войне, не делали. Первые осложнения возникли еще до начала съемок.