Выбрать главу

Со своего верблюжьего пастбища пришла и Ай-Калдыргач, сестра Алпамыша. Дошел до нее слух, что Барчин-ай дала согласие Ултану, что в этот вечер состоится бракосочетание их. Подумала: «После того как бракосочетание совершено будет, перейдет она к Ултану во дворец — когда-то еще придется мне с Барчин-ай, бедняжкой, свидеться?..» Как ни тяжело ей было думать, что Ай-Барчин женой Ултана станет, — решила она пойти.

Пришла она, — Бадам-ханша дала ей два светильника в руки, третий на голову ей поставила.

Тут Ядгар тоже пришел. Калдыргач Ядгару, любимцу своему, такое слово сказала:

— Ядгарджан, внемли-ка слову моему: К племени пришла я снова моему. В свадебном собраньи — для чего держать Мне на голове светильник, — не пойму. Ты, мой джан-Ядгар, так весел почему? Иль обласкан теплым словом ты людским, Иль над положеньем бедственным моим Посмеяться хочешь ты, Ядгар-джаным? В бесприютном сердце — только «ох!» да «ах!» Слез ручей не сякнет у меня в очах: Без вести пропал Хаким-ака, мой брат, — Сын его, Ядгар, да озарит Конграт! Ядгарджан, чему ты радуешься так? Одинокая, верблюдов я пасла, Слезы горькие в сухой степи лила, На костре разлуки сердце я сожгла, Истомясь от муки, я сюда пришла. Я пришла сюда, друзей не обретя, Ты вбежал, смеясь и весело шутя. Разве ты сказал, Ядгар, мое дитя: «Как ты поживаешь, Калдыргач-апа? Не горюй, бедняжка, и не плачь, апа!» Кто же мне утеха, если не Ядгар? Что ты так смеешься весело, Ядгар?..

Барчин-аим, как невеста Ултана, также тут находилась. Слова своей тетки Калдыргач услыхаз, опечалился о ней Ядгар и, к матери своей, к Ай-Барчин обращаясь, так сказал он ей:

— Слово обращаю к матери моей: Всякое про нас болтают меж людей. Участь бедной тетки облегчить нельзя ль? Память моего погибшего отца, Дорогая мать, усердней чтить нельзя ль? Свадебный светильник выбросить нельзя ль? Смерти нам у бога выпросить нельзя ль?.. — Он слова свои промолвил в простоте. Встала Барчин-ай, слова услышав те, — Образ Алпамыша ей предстал в мечте. В теле есть душа, в душе есть много мук, — Кольцекудрая вся побледнела вдруг. Осень настает — цветник поблекший пуст, — Сядет и ворона на розовый куст… Молвила Барчин: «Погибни этот брак!» Выбросила прочь светильник в чангарак. В праздничной юрте настал могильный мрак, Девушки визжат — им страшно в темноте. Очень был большой переполох в юрте…

Шла с поля Бадам-ханша, подходит к юрте, — видит — темно в ней стало вдруг. Вошла — узнала, в чем дело, — подумала: «Если мне сейчас избранить ее как следует, может Барчин оскорбиться, — обратно свое согласие взять. Не буду ее пугать раньше времени, пусть уже невесткой моей станет, — тогда с нею сочтусь, как умею!..»

Зажгла она снова светильник, сказала строго:

— Больше чтоб этого не было! Начинайте, девушки, олан! — Сказала она так и села.

Тем временем Култай-Алпамыш входит.

— Что ты, Култай, шатаешься-болтаешься, без зова являешься? — сказала недовольно Бадам-ханша.

Отвечает ей Култай-Алпамыш:

— Мы, янга, с тобою в свойстве. На таком торжестве, на свадьбе сына твоего, Ултана, как же не погулять мне? Хочу три-четыре олана спеть с тобою в паре.

Бадам-ханша ему: — Если ты со мною оланы затянешь, пожалуй, возомнишь себя равным нам. — Так сказала Бадам, чванясь перед Култаем, и стала глумиться над ним:

— Что, спрашиваю, воспевать будешь ты? Горе-нужду раба-чабана, кибитку из самана, помет барана? Это для олана на свадьбе моего сына хана Ултана не годится.

Сказал ей Култай-Алпамыш:

— Зачем, янга моя, не боясь греха, своих не узнаешь, обижаешь бедняка-пастуха? Действительно мы равны: — ведь я — твой свояк. Разве не так?[46]

Шутницей была Бадам-ханша, знала, что и Култай — шутник большой. Не знала только, что не с Култаем, а с Алпамышем говорит. Согласилась Бадам несколько оланов с ним спеть, но захотела первой начать состязание.

Бадам-ханша:

— Овцы, — ты сказал, — бегут на водопой. — Яй-яй. Колос пъевъящен в солому молотьбой. — Яй-яй. То, что говойишь — да сбудется, Култай! — Яй-яй. Въемя Ултанбека, мой свояк, воспой! — Яй-яй.
вернуться

46

Мы равны — намек на рабское происхождение Бадам, которая, возвысившись, презирает «свояка» — пастуха Култая.