Заткнулся Болт только тогда, когда Романыч сказал, что должен все увидеть сам. Судя по румянцу на щеках и блестевшим глазам, он уже знал правду.
У Романыча зазвонил телефон, и он, ответив, громко засмеялся — никто и не подозревал, что он так умеет, обычно он говорил спокойно и неторопливо, чем даже раздражал. А тут он смеялся в голос, не предполагая, что это может напугать.
Отключившись, Романыч фамильярно хлопнул Болта по плечу, до чего ранее не опускался. Болт отреагировал вполне адекватно: улыбнулся и, попытался хлопнуть Романыча в ответ, но натолкнулся на суровый взгляд.
— Вертушку заказывай, — потребовал Романыч у Болта. — Столько времени потеряли.
— А куда летим? — поинтересовался Болт.
— Домой!
— Так я вам говорю…
— Прекрати, — остановил его Роман. — Я сказал, домой, значит, домой.
Катя стояла около машины, держа в руках хозяйственную сумку с незамысловатыми пожитками. Роман наконец решил её заметить, извинившись перед Верзилой и Болтом, отошел к ней, засунул телефон в карман джинсов. Некоторое время он без всякого выражения смотрел, а потом поблагодарил нелепым коротким — спасибо.
Она потянулась его обнять, а он, цепляясь, за ее плечо, снял кроссовку, что-то из нее вытряхнул и вновь надел, не переставая смотреть ей в глаза. И вышло у него это так естественно и элегантно, что Катя ужаснулась. Ей продемонстрировали, что она для него значит: она — случайно попавшая в его жизнь. И она это знала, но, как дура, надеялась.
Достав пачку сигарет, он открыл ее и протянул Кате. Та помотала головой и прижала хозяйственную сумку к груди. Роман закурил и сел в машину. На Катю он больше не смотрел.
Глава 64. Три не богатыря
Она любила его, а он уехал, даже не простившись. Сел в машину, захлопнул дверцу. Полумертвая от отчаяния, она бросилась к опустевшему дому родителей. Прошла не через калитку, а сквозь поваленный забор.
Поражала тишина.
Катерина зарыдала, хотела зайти в дом, но вместо этого прошла к колодцу. На срубе стояло все еще наполненное ведро. Сейчас оно ее тяготило, ведь с ним было связано столько надежд. В сердцах его оттолкнула, как бы желая выместить на нем свое горе. Ведро загрохотало вниз, словно уносило горе на дно. Но его не так-то легко отогнать.
Из груди Катерины вырвался вздох, похожий на рыдания. Она упала на землю и уткнулась лбом в колени. Она принесла в жертву самолюбие, великодушие ни в чем не повинного мужа и дочери. Но в ней не было угрызений совести, в ней жила только обида и ожидание прошлых лет. Ей показалось, что она справится, вывернет свою любовь наизнанку, чтобы отряхнуть, забыть, вычеркнуть, но сложившаяся ситуация доказала, как она смертельно больна. Она надеялась на выздоровление, но Роман оказался не лекарем, а судьей, который приговорил её к пожизненным страданиям. Думая об этом, она чувствовала глухие мучительные удары, похожие на те, которые испытывала давным-давно. Была уверена, что после них откроются раны, несовместимые с жизнью, и она легко погибнет от болевого шока.
Она сидела на краю сруба и смотрела на дно колодца, усыпанное звездами. Она знала, что скоро с ними встретится и они ее примут.
Так прошла ночь. Катя не замечала темноты, как и не заметила света: как забрезжило утро, и как кто-то зашел во двор, тоже не заметила.
— Кать, ты чего? — кто-то тронул ее за плечо.
Подняла голову, попыталась сосредоточиться. Горе пеленой застлало ей глаза, а она видела только одного его.
— Роман⁈ Ты здесь? — вдруг поняла, что продрогла до костей.
— Кать, — сказала женщина в фуфайке с золотым поясом. — Мы там ваш забор подняли.
— Зачем? — спросила Катя с горестным вздохом.
— Ну дак вроде как непорядок, — ответил хромоногий старичок, опиравшийся на палку.
— Руки бы помыть, — попросила третья, в красных сапогах на шпильке. — Вся извазюкалась, как черт.
— Мы там корячимся, а ты тут преспокойно дрыхнешь, — упрекнула Катю женщина в фуфайке и обернулась к беззубой подруге в красных сапогах. — Горнушка, водицы полей.
Загрохотала цепь, потащила воду на поверхность. Горнушка поливала на руки Смеле, иногда отпивала сама. Пила жадно, чуть ли не одним глотком махнула полведра.